Нивей И Аурей
Шрифт:
Александр Борисович, не веря глазам своим, замер, пораженный таким развитием событий. Судя по всему, битва выходила на новый, более высокий уровень.
Рыжий же насторожился, превратившись весь в слух, в предвкушении очередного и самого грандиозного, самого невероятного перла от Чумы.
Александр Борисович пожевал ус и, насупившись и зыркнув подозрительно по сторонам глазами, то ли выдохнул из себя воздух, то ли произнес что-то непонятное и неразборчивое, какое-то шипение вырвалось из него: ш-ш-ш-ш...
– Что? Что он там бормочет?
–
– Да шут его знает, не понял я ничего, - лишь пожал плечами в недоумении Белый.
А Александр Борисович весь подобрался, подтянулся, ликом стал строг и светел, при этом глаза его монгольские сошлись в узкие щелочки. Ну, ни дать, ни взять - Микула Селянинович.
Он взял молоток с пола и, словно со Священным Молотом Тора, с ним наперевес пошел на колесо последним и решительным ремонтом. Не таясь, не укрываясь за листом спасительной фанеры, словно зная наверняка, что не будет больше на него никакого покушения. Ибо вышла эта схватка незнамо с кем на совершенно другой уровень, и он тому уровню соответствовал.
Молча, сосредоточенно и четко орудуя молотком, загонял он инструмент глубже, выворачивал резину наружу, переставлял монтировки, выворачивал и снова переставлял. И очень скоро настал тот момент, когда до конца работы, до окончания всего оставался лишь один единственный шаг, одно, последнее, действие. Дойдя до этой точки, Чума остановился и стал ждать, будучи твердо уверен, что именно сейчас она проявится, та таинственная сила, которая проявила себя в прошлый раз.
И таки да, сила проявила себя.
Рыжий, не предчувствую подвоха, снова напрягся, резина начала прогибаться, съеживаться, поползла вниз, будто она живая и ей сделалось неудобно быть в том положении, в которое ее определил мастер. Под ее нажимом монтировки, напротив, стали задирать свободные концы вверх, грозя вот-вот вырваться из зацепления и упасть.
И тут Чума сделал свой ход.
Путаясь и немного неловко дергаясь от торопливости, он задрал халат до пояса и вытащил из заднего кармана брюк пухлую, как пол кирпича, книжицу в коричневом, сильно потертом переплете, и положил ее на крайнюю монтировку, на самый, начавший уже подниматься ее край. И подъем ее тут же прекратился.
Вообще все прекратилось.
Не раздумывая, не колеблясь, не теряя ни секунды, но свято веря, что ничто ему больше не помешает, Александр Борисович быстро закончил работу.
– Любить-колотить!
– подвел он итог.
– Вот так вот!
– Ты что-нибудь понимаешь?
– спросил, наложив ладонь на плечо друга, Белый.
– Я - ничего не понял.
– Библия, - ответил Рыжий, указывая на книгу в руках Чумы. Тот как раз взял ее в руки и, словно впервые, зачарованно смотрел на потускневшие золотые буквы на переплете.
– Что, Библия?
– не понял Белый.
– Единственное, что могло остановить меня. Конечно, если не считать Самого...
– Да ладно...
– хотел было возразить Нивей, но не успел даже начать аргументировать свои возражения.
Сунув Библию подмышку, Борисович поднял с пола молоток, подбросил на ладони, словно уточняя вес, и вдруг запустил его в тот угол мастерской, в котором как раз оказались бы наши ангелы, если бы вдруг в этот миг им пришло в голову стать видимыми. Поддавшись испугу, словно инструмент мог причинить им хоть какой-то вред, ангелы шарахнулись в разные стороны, пропуская снаряд между собой. Молоток тяжело врезался в стену. Хрустнув, от него отломалась ручка и, быстро чертя круги свежим сломом, улетела в противоположный конец мастерской, где, ударившись несколько раз во что-то звонкое, успокоилась. Следом рухнул, оседая в пыль и грохот, большой пласт отбитой со стены штукатурки.
– А ведь он нас сделал! Сделал!
– весело закричал Рыжий.
– Понимаешь ли ты это, брат?
– Эврика!
– заголосил, поддержав радость друга, Нивей.
– Найдено! Мы нашли! Спасены!
13. Придурки еси.
Едва осела пыль, поднятая обвалившейся штукатуркой, как скрипнула входная дверь, и в едва приоткрывшуюся щелку проскользнул некто.
" Небесное и неземное", - охарактеризовал бы вошедшего, как явление, житель земли.
Лишь вздрогнули и затомились в восторге жители Небес Нивей и Аурей, поскольку не нашлось в их словаре подходящих слов для описания своего внезапного состояния.
Повернувшись лицом ко входу, хмурый Чума неожиданно утратил свой суровый вид и улыбнулся. Одними глазами, сохраняя лицо невозмутимым. Конечно, он только пытался сохранить невозмутимость. И пару секунд ему это удавалось, но он быстро сменил суровость на легкую и как бы все время ускользающую, но сразу возвращающуюся обратно теплую улыбку.
Одинокой гостьей была Вика.
Помните Вику?
Вика была здесь желанной гостьей.
– Вот, кстати...
– начал неосторожно Рыжий, но, почувствовав, как в ответ на его слова напрягся и, в каком-то смысле, даже заматерел рядом с ним Белый, он предусмотрительно сделал небольшой шаг вперед, оставив друга у себя за спиной - так, на всякий случай.
– Ты мне мешаешь, - попробовал объяснить напарнику свое неудобство Нивей.
– Расслабься, расслабься, - посоветовал ему в ответ Рыжий.
– Будь, как дыханье.
– Как это?
– не понял Белый.
– Какое дыхание? Чье дыхание?
– Ее дыхание, - кивнул в сторону Вики Рыжий.
– Тихое и нежное. Ты только посмотри на нее! Она, словно вечерняя роза, усталая и прекрасная, но ее аромат продолжает кружить голову. И, удивительно, ее аромат принадлежит всем! Думаю, что ты в городе ее так и не встретил?
– Нет...
– прохрипел в ответ Аурей.