Ниже ада
Шрифт:
Перед тем как открыть глаза, юноша услышал голоса Братьев. Те громко смеялись, переругиваясь, обвиняя друг друга в шулерстве. Звенели пивные бокалы, с сочным хрустом тасовалась колода, шелестели ложащиеся на стол карты.
— Ничего не бойся.
— Будь смелым.
— Удачи тебе, солдат!
Ваня Мальгин благодарно кивнул: «И вам удачи, братья!», и проснулся.
Живчика у окна не было, как не было его и в самой комнате. Тревожно застучало сердце — что случилось? Вместо ответа стук входной двери и подслеповатый лучик теряющего заряд фонарика, шарящий по стене.
— Костик?!
— Я это, я. Не кричи, а то опять извиняться придется.
— Ты чего?
Вслед за лучом появился и сам Живчик, весь перепачканный землей, а в руках вместо привычного автомата — маленькая
— Я… — Костик тяжело, прерывисто дышал, — знак увидел… тебя будить не стал… здесь сны снятся вещие… сам… похоронил…
— Ну, ты даешь! Как в одиночку-то не испугался?
— «Не надо бояться, творя добрые дела»… Кто-то древний сказал. — Федотов с размаху плюхнулся на мягкий, гостеприимный диван. — Уф, устал, как волколак! Это не лопата, а детский совочек. — Он презрительно качнул головой в сторону «саперки» и спросил, чуть переведя дух:
— Видел что-нибудь? Ну, сны какие-нибудь особенные?
— Не знаю… Думаю, братья на нас не в обиде…
— Ну и славно… А я тут таблицу целеуказаний нашел с координатами Бункера и коды запуска… Так что можем выдвигаться.
Усталость и злость. Маркус ждал, с каждым часом раздражаясь все сильнее и сильнее. Но его враги не спешили. Он прорвался через ад, пытаясь опередить, успеть, не опоздать… А они и не думали спешить… С каким наслаждением он отплатит им за каждую секунду бесплодного ожидания. Твари!
Вертолет потерпел крушение всего лишь в километре от ОДО, но что это был за километр… Местность кишела всевозможными мутантами, большинство из которых ему видеть никогда не приходилось, — летающие, ползающие, прыгающие, бегающие. И всех объединяло лишь одно — жуткая, непередаваемая злоба, безграничная агрессия!
Как он смог прорваться, пробиться, пройти… тело ныло от бесчисленных ран — рваных, колотых, резаных. Последние несколько часов сознание в слабеющем теле удавалось поддерживать только лошадиными дозами обезболивающего. Левая рука висела плетью и уже даже не болела, словно чужая, ноги почти не слушались, лишь правая, ушибленная в вертолете, слабо ныла. Зато бока, грудная клетка, спина и шея представляли собой кровоточащий клубок обнаженных нервов, где каждая клеточка вопила от нестерпимой муки. Закрыть бы невидящие глаза, дать телу немного покоя, расслабить несчастные, измученные мышцы… Но нельзя, как нельзя больше вкалывать транквилизаторы — каждый последующий укол может убить. «Твари, ну где же вы?!»
Зато пункт назначения с невнятным наименованием ОДО не разочаровал. Ради того, чтобы увидеть сошедшее с картины легендарное здание, стоило приложить значительные усилия. Правда, на полотне, что висело в Зале собраний Бункера уже добрых полтора десятка лет, абстрактное ОДО пафосно называлось Храмом Возмездия. «Вольф перед входом в Храм Возмездия» — так гласила подпись к эпической картине. «Генрих Вольф и Храм Судьбы» — непонятно перековеркивали старожилы. Как бы то ни было, ОДО или Храм, здание завораживало, притягивая взгляд: четкие прямые линии, устремленные в небо, рубленые грани стен, изящные колонны, подпирающий массивный портик над входом, остроконечный шпиль на величественной башне, украшенный алой звездой. Огромное количество деталей, выполненных с большим вниманием и любовью — геральдические символы ушедшей эпохи, скульптуры в человеческий рост, декоративные узоры арок, балконов и резных карнизов… Маркус, забыв обо всем, несколько минут бродил по площади перед зданием, впитывая, запоминая мельчайшие черточки рукотворного шедевра. «Какая красота!» — шептал он себе и поражался тому скрытому чувству, что столько лет дремало где-то глубоко внутри. Что это было? Он бы не смог ответить определенно — хотелось отдать все на свете, лишь бы приложить руку к подобному произведению, создать что-то свое, настоящее, поражающее воображение. Вот только отдавать нечего, Апокалипсис забрал все, предложив взамен лишь одиночество и право на месть. «Сначала придется убить всех врагов, стереть всю гниль с лица очищающейся Земли. Лишь потом можно созидать… не на руинах — на идеально ровном, лишенном изъянов месте. — Маркус крепче ухватился за автомат. Сознание мутилось, и он из последних сил цеплялся за ускользающую
Когда послышались голоса и гулкое эхо шагов, потерявший всякую надежду Тевтон не поверил своим ушам, приняв долгожданные звуки за причудливую игру измученного сознания.
Две человеческие фигуры, закованные в доспехи радкостюмов, неспешно миновали его неприметную нишу в стене и замерли у балюстрады площадки, круто обрывавшейся над трехметровым провалом. Они искали лестницу или иную возможность спуститься вниз, эти двое, идущие стародавней дорогой Вольфа. Той, что, словами давно спившегося поэта из Бункера, ведет к «пульту управления ядерным огнем из преисподнии ракетных шахт»… Вот только цель ныне выбрана иная — его, Маркуса, родной дом… «Не получится, ребятки, не получится».
Наступило время укорачивать чьи-то жизни. Дар, позаимствованный людьми у Богов. Автомат задергался в руках — не сильно и не долго, лишь для того, чтобы выпустить на волю три пули с одним адресатом. Человек в черном костюме, в чью спину ударила короткая очередь, неловко, почти комично раскинул руки, словно птенец, так и не научившийся владеть крыльями, и, перелетев через низкие перила балюстрады, безмолвно рухнул вниз. А может, он и кричал перед смертью — говорят, нельзя не закричать, узрев ее уродливый лик, — но Маркус не слышал даже собственных выстрелов: обезболивающие затуманили мозг, лишили слуха и теперь покушались на зрение. Плевать! Сил на последний, самый важный выстрел хватит. Должно хватить.
— Я шел за тобой с самого Бункера. — Тевтон не смог разобрать своих слов, и тогда он заорал, борясь с глухотой: — Я убил твою сучку, но ты в ответ разворотил мне половину лица!
Резко сдернутая железная маска Маркуса, неразлучная спутница его последних дней, упала под ноги молчаливому врагу.
— Ты видишь? — бубнил Тевтон, силясь не соскользнуть в трясину дурмана. — Я теперь всегда улыбаюсь, даже когда нужно плакать. Тебе нравится моя улыбка? Она не слишком эстетична и немного скошена в сторону, но это ведь только добавляет шарма, правда? Краснов называет меня Гуимпленом и Джокером… Не знаю, кто это, зато и ты не знаешь Краснова, ведь так? А зря, ведь он очень большой и важный человек, прилетевший к нам из далекой Сибири на небесных птицах. Увы, я угробил обеих птичек, — блондин театрально, с деланным сожалением развел руками. — Но вскоре они полетят сюда десятками, пойдут караваны из сотен машин и тысяч людей, таких же важных, как Краснов, и даже важнее. Нужно лишь очистить город от такой скверны, как ты. Отсюда начнется собирание земель русских, из самого сердца Урала. Правительство — единое, мудрое, нерушимое, выбрало наш город. Екатеринбург станет столицей новой страны, возрожденной из пепла. Но тебе, пособник раскола и преступник, противопоставивший себя Родине, ничего уже не увидеть! Впрочем, я казню тебя за другое — плевать на политику, амбиции и власть — а вот за выстрел, что разнес мне лицо в клочья, я задолжал тебе один патрон. С набежавшими процентами — целую обойму. Можешь зажмуриться, ведь каждая пуля ляжет ровно в десяточку, я различаю мишень на твоей поганой роже…
Маркус врал. Он уже ничего не видел. Его ослепленный ненавистью, оглушенный обезболивающими разум витал где-то среди призраков, выцеливая несуществующих противников, метя в пустоту. Когда дрожащий палец вдавил курок, автомат выплюнул две пули, поразившие темноту, и замолчал. Лишь тихо и напрасно стучал боек, не находя больше патронов. Однако Тевтон не замечал, что обойма давно пуста, и продолжал стрелять, посылая один воображаемый патрон за другим в пространство. Иван осторожно — подошел к безумному стрелку, нагнулся к его уху и прошептал:
— Там, в подземелье, я решил, что впервые в жизни убил человека. Не жалел ни секунды, ведь не просто убивал, мстил за свою невесту. Однако тогда я поклялся больше не стрелять в людей… не множить грехи. И даже если ты выжил, слову своему я не изменю.
Длинный десантный нож Мальгина вошел Маркусу прямо под грудину.
— Это за Свету!
Блондин застонал. Удивленно, растерянно. Второй удар распорол живот.
— Это за Живчика!
Последним ударом Иван вогнал нож между ребер Маркуса и пробил ему сердце.