Ниже бездны, выше облаков
Шрифт:
Начался урок, а его всё не было. Меня охватил мерзкий, противный страх – вдруг Дима после вчерашнего перестанет ходить в школу? Шли минуты, Дима не появлялся, страх накатывал всё острее, постепенно перерастая в панический ужас. Сердце болезненно сжималось, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Я без него жить не смогу». Мне хотелось вскочить, броситься опрометью туда, в сторону Знаменской. И пусть я не знала его адреса, я готова была обежать весь район, каждый дом, каждую квартиру, чтобы только найти его, вымолить прощение, хотя бы жалость. Не заметила, как покатились слёзы. Не услышала, что Тамара Ивановна пять раз
Меня растолкал Бородин, который отчего-то сидел со мной за одной партой. Я даже не заметила, когда он подсел. Взглянула бессмысленно, но ничего толком не ответила. Я была в полной прострации. Чувствовала лишь боль и ужас от мысли, что не увижу больше Диму.
И вдруг вошёл он! Всё во мне тотчас всколыхнулось, я еле сдержалась, чтоб не разрыдаться и не рассмеяться одновременно.
Боже мой, до чего же он был красивый! Просто глаз отвести невозможно. Дима холодно взглянул на Запевалову, мельком пробежался глазами по остальным, не посмотрел только на меня одну, как мне показалось. Затем сел на своё место, гордый, неприступный. Он сидит за мной через две парты, и я всячески стараюсь незаметно посмотреть в его сторону. Обычно по десять раз оборачиваюсь к Айрамову – его парта за нами – и что-нибудь спрашиваю, а сама при этом украдкой бросаю взгляд на Диму. Но на первом уроке на улице ещё темно и класс отражается в окнах почти как в зеркале. Поэтому и придумывать ничего не надо, сиди и смотри себе в окно, что я и делала. Лица, конечно, не разглядеть, но силуэт, движения, да и вообще сам факт…
Мне пришла эсэмэска от Запеваловой: «Как вчера телефон поискала?» Отвечать я не стала. Пошла она к чёрту! Я старалась даже не смотреть в её сторону. Вчерашний день во мне всё перевернул, и теперь, знаю точно, жить как прежде я не смогу больше никогда.
Мама мне, помню, говорила, что в каждом человеке есть пружина. У одних она слабенькая, её можно долго сжимать. У других, напротив, тугая, чуть сожмёшь, и сразу отскакивает. Это, конечно, иносказательно. Потому что под пружиной мама подразумевала, скорее всего, терпение. Смысл в том, что даже у самого терпеливого человека оно не безгранично. Рано или поздно оно лопнет. Так вот и моя пружинка, я чувствовала, вот-вот выпрямится, и со свистом.
В столовую я не пошла, аппетита не было. Тем более и Дима не пошёл. Но отдать телефон на перемене у меня не получилось. К Диме подошла Анита, вроде как с наездом, и утащила его куда-то за собой. На втором уроке Димы не было. Наверное, Анита на него насела. Как же она меня раздражает!
Потом была физкультура. Слава богу, Дима снова появился. Одет он был не так, как обычно. Вместо майки, на нём была чёрная футболка с длинным рукавом. Я поняла – наверняка у него всё тело в ушибах после вчерашнего, вот он и прячет их. И на меня вновь накатила жгучая злоба на Запевалову.
Сама я не стала переодеваться на физкультуру, сказалась больной. Весь урок просидела вместе с Лукьянчиковой на скамейке в спортзале, наблюдая, как наши бегают, делают упражнения, а потом играют в баскетбол. И вновь, невзирая ни на что, Дима был бесподобен! Играл, как бог. Казалось, он видел только мяч, пацанов не щадил, яростно сметая всех на пути. Уже после игры Свисток предложил ему посещать баскетбольную секцию для десятых-одиннадцатых классов, заманивал на районные соревнования. Айрамов, который прежде
Наши облепили Свистка, расспрашивали его про спартакиаду – она у нас всегда в конце февраля проходит, и участвует в ней половина школ города. Все на неё рвутся, потому что три дня на турбазе за городом вместо скучных уроков – это и правда здорово. Ну а команду набирает как раз физрук. Диме же грядущая спартакиада была до лампочки, как только игра закончилась, он направился к выходу. Пользуясь тем, что все отвлеклись, я догнала Диму и окликнула его:
– Подожди, пожалуйста! – по имени я так и не смогла его назвать, хотя повторяю его по миллиону раз в день.
Он остановился, взглянул на меня с отвращением:
– Я тебе что, непонятно сказал? Не смей подходить ко мне.
– Зачем ты так? – На глаза тут же навернулись слёзы.
– Затем, что я презираю тех, кто работает на два фронта.
– Но это не так! – меня вновь залихорадило, пуще прежнего.
– Да мне плевать, так это или не так, – он почти орал на меня. – Отвали и всё. Ты мне противна. Омерзительна. Меня тошнит от тебя. Ясно?
Каждое его слово било словно хлыстом. Казалось, мир рушится, земля разверзлась – таким всё сразу стало нереальным, гулким, размытым и в конце концов совсем исчезло. Руки и ноги сделались ватными, потом я их вообще перестала ощущать. Последнее, что слышала – как Бородин подскочил к нам и закричал:
– Таня, он тебя обидел? Ударил тебя? Что он тебе сделал?
Но крик его, сперва неприятно громкий, пронзительный, становился глухим и далёким-далёким, пока не потонул где-то в небытии. А дальше – мрак. Оказывается, я впервые в жизни бухнулась в самый настоящий глубокий обморок…
11. Дима
Ненависть
Впервые в жизни я хотел убить человека. По-настоящему. Не думал, что когда-нибудь скажу такое, но теперь, наверное, могу понять тех слетевших с катушек учеников, что приходили в школу с пушкой и мочили одноклассничков. Я бы замочил одну, и с преогромным удовольствием. Чёртову выскочку.
Говоря откровенно, я всерьёз обдумывал, как ей можно отомстить. Не убить, естественно. С катушек, к счастью, я пока не слетел. Однако существует куча иных способов испоганить чужую жизнь так, что убить и то гуманнее будет. Костик Бахметьев – только ему одному и смог рассказать, что эта тварь сделала, да и то не всё, – предложил устроить ей праздник общей беды, причём не своими руками. А кого попросить – он знает.
– У меня есть кореша. Вообще беспредельщики! Они там у себя в Студгородке весь район держат под напряжением. Они эту деваху так нагнут, что она потом всю оставшуюся жизнь в больничке жить будет.
Я колебался. Да, ненавижу её. Да, хотел, чтобы ей было больно. Да, со скотами надо по-скотски. Но то ли успел остыть, то ли болезнь матери меня размягчила, а может, понимал, что, если это дело всплывёт и меня укатают, мать и бабка не смогут одни, а может… может… В общем, я и сам не разобрался, но предложение Костяна энтузиазма у меня не вызвало. Скорее, наоборот. Поэтому попросил его пока попридержать коней. Короче, сошлись на том, что я подумаю.
К тому же бабка, как специально, подзуживала, что, случись какая неприятность со мной, её бедное больное сердце не выдержит.