Ночь без алиби
Шрифт:
– Если хочешь, чтобы я к тебе больше не приходил…
– Перестань!
– возмутилась она.
– Я сама знаю, что делаю. И деревня мне не указка.
Она подошла ко мне и прижалась щекой к моей щеке. Ее волосы душисто пахли сеном. Я не шевелился. Мне было так хорошо, почти как прежде, когда мы с Улой часами сидели у озера и молчали, и нам не было скучно. Сегодня мы стали еще ближе друг другу, чем вчера. Я чувствовал себя смелее, целуя ее… Теперь недолго осталось ждать, Яшке увезли, и он, наверно, уже признался. Все будет хорошо и, может быть, даже сегодня ночью… Ула, прижавшись ко мне, отвечала на мои поцелуи. Я поднял ее на руки и отнес в соседнюю комнату. Ее страстность лишила меня рассудка, я забыл, что было вчера, не думал о том, что будет завтра. Будильник, усердно
Нет, ничего нет лучше, чем быть здесь, с Улой. У меня не хватило сил подняться и тихо уйти. Да я и не хотел этого.
Проснулся я внезапно. Что меня разбудило? Может, уже позднее утро? Ула ровно и глубоко дышала. Я нежно коснулся ее обнаженной груди и, подтянув сползшее одеяло, укрыл Улу. В комнате стало прохладно.
В дверь кто-то стучал. Неужели я забыл с вечера запереть ворота? Пришлось будить Улу. Она очнулась, лишь когда я окликнул ее в третий раз. Она шепнула:
– Поди посмотри.
– Боишься?
Она улыбнулась. Лишь однажды я видел ее испуганной - в тот день, когда она, мучаясь неизвестностью, присутствовала в качестве свидетеля на судебном заседании. Если уж она что-нибудь твердо решила, то никто не мог поколебать ее. Ула оставалась несгибаемой. Для нее сейчас само собой разумелось, что я был с ней, и она не собиралась делать из этого тайны. Зачем ей вставать и идти отпирать дверь, если я рядом?
Утреннее солнце искрилось в бесчисленных снежинках, окутавших волшебным сиянием поля, кусты, деревья и крыши. Не включая света, я увидел через оконце в сенях человека, стоявшего на крыльце. Это была Соня Яшке. У меня заколотилось сердце. Какие она принесла вести - хорошие или плохие?
– Извини, Вальтер, я подумала, что ты здесь, - сказала Соня.
– Заходи, - пригласил я ее в комнату.
Она расстегнула пальто, но не сняла его, лишь развязала платок и села.
– Полиция арестовала Яшке, я только что узнала… Говорят, ты тут замешан. Что случилось, скажи!
– Зачем?
Соня тряхнула своими темными, с рыжеватым оттенком локонами. Черные глаза ее загорелись, сильное тело напряглось. Красивая женщина, что и говорить. Вместе с тем в ней было что-то угрожающее. Она манила и в то же время отталкивала, опаляла огнем и обдавала холодом. Не в моем вкусе. Но мужики заглядывались на нее, домогались ее близости. В деревне частенько передавали о ней всякие пикантные истории, но обычно выяснялось, что слухи пускал в отместку какой-либо очередной отвергнутый ухажер.
– Зачем?
– переспросила она погодя.
– Я тебе скажу.
– Голос ее прозвучал резко, губы презрительно скривились.
– Яшке туп, ленив, и на все ему наплевать, если не задеваешь его лично. Ну а уж если перечишь, то ведет себя по-скотски. Как только не обзывал он меня, когда я сказала, что ухожу от него, потому что встретила человека, с которым буду счастлива! Так и сказала, прямо в глаза. Избил меня зверски, хотел даже в выгребную яму впихнуть. Но я не кисейная барышня, за себя постояла. Понимаешь, он в ярости на все способен, может что угодно выкинуть. Как-то с Улиным отцом заспорил - и сразу в драку. Фридрих так двинул его по зубам, что Яшке мигом поостыл. С тех пор затаил зло, день и ночь думал, как бы отомстить. Если Фридрих требовал, чтобы работали лучше - а он болел душой за успехи кооператива, - то Яшке кричал всюду, что это провокация… Всякое болтали про меня с Фридрихом, только чушь все это. Он просто желал всем добра, и я старалась, поддерживала его, помогала в делах. Ты погляди, что теперь в кооперативе творится: как Фридрих умер, так хозяйство без головы осталось. Пока был он, хотелось больше делать, а сейчас… Трудодни свои вырабатываю, и точка. А ведь тогда многие надеялись, что Яшке выйдет в передовые. Они только одного не знали: Яшке работал, потому что я его понуждала. И вот дожили: одни говорят, что надо его, лодыря, гнать из кооператива, другие жалеют - бедняга, мол, жена-стерва изменила, бросила. А ему уже ничем не поможешь, это факт.
– Ну и страху я с ним натерпелась. В гневе он прямо бешеный какой-то делается.
Вошла Ула, поздоровалась с Соней. Прежде они дружили между собой, и, как я заметил по выражению их глаз, дружба еще не остыла.
– Изменить-то ты ему изменила, - сказал я.
– Может, из-за этого он и озлобился на весь свет. Впрочем, это дело ваше. Но об остальном ты должна сообщить полиции.
Выслушав мой упрек, Соня поморщилась.
– Да, я ему изменила. И сделала бы это все равно не нынче, так завтра, - возразила она горячо.
– Никто не заставит меня жить с мужчиной, который мне противен, даже если я с ним повенчана. А что касается полиции, так я сегодня же пойду, хотя и праздник. Вчера я смолчала. Не хотела, чтобы подумали, будто я ему мщу.
Я рассказал Соне о своей «встрече» с Яшке. Она поблагодарила меня.
– Это я должен благодарить тебя, - возразил я.
– Если бы не ваши показания, я по сей день торчал бы за решеткой.
Соня пожала плечами.
– А-а, чего там. По правде говоря, ты мог бы обидеться на меня уже за то, что мы не заявили в полицию раньше. Мне это не составило бы труда. Да и вся история с Яшке кончилась бы на полгода раньше. Из-за Герберта скрывали. Поверь, мы мучились от этого, и чем дальше, тем сильнее. Мы же понимали, что молчать - свинство. Знали, что можем помочь, но за себя боязно было, вот и молчали. А теперь у нас на душе спокойнее. Чего тут только не болтали, зато я горжусь, что мы поступили честно и по отношению к тебе, и друг к другу. Все остальное - наше личное дело. Жена Герберта подала на развод. Яшке отказывается, но, как бы там ни было, я останусь с Гербертом, в законном браке или нет. Буду откровенной до конца, чтобы ты не чувствовал себя обязанным мне: полиция давно напала на наш след. Прожди мы еще несколько дней, пришлось бы здорово краснеть.
– Она живо поднялась и протянула нам руки.
– Ну пока, детки. При вашей любви вам никакой мороз не страшен, но ушки держите востро. Будет время, забегу.
– Она повернулась и мигом исчезла.
– Вот тебе и Соня, - сказала Ула задумчиво, -Что бы там о ней ни говорили, в беде она никого не оставит. Не такой она человек.
Часом позже я шагал уже по нашему двору. Наружная дверь была приотворена, и висевший в дверном проеме бронзовый колокольчик не мог поэтому возвестить своим звяканьем о приходе посетителя. Из кухни глухо доносился голос матери. Потом прогудел бас Фрица.
Мне не хотелось показываться в порванном костюме, и я направился было к себе в комнату, но тут отец произнес мое имя. К сожалению, мать громыхнула посудой, и я не расслышал, что он сказал. Я замер, прислушиваясь.
– Вторую ночь валяется с ней, а сам ее родного отца убил, - продолжал старик.
– Не он это сделал, Эдвин!
– Мать повысила голос - Грех берешь на душу!
– Раз говорю он, значит, он!
– рявкнул отец.
– Неужели эта баба…
– Перестань, Эдвин, в конце концов, не то… не то… - Мать задохнулась от гнева.
– Что «не то»? Какого дьявола ты за него заступаешься, тебе-то чего?
– кипятился отец.
Голос брата:
– Мать права. Оставь его в покое, дай ему наваляться на перине, черт побери. Надоело твердить тебе по сто раз в день, что так оно лучше. Куда ж ему деваться, если ты рычишь на него с утра до вечера. Пусть живет здесь, сколько пожелает.
Весьма поучительная для меня беседа. До сих пор я еще сомневался, искренен ли Фриц со мной или, может, за глаза говорит совсем другое.
Я тихо вернулся к входной двери и захлопнул ее. Громко звякнул колокольчик. Из кухни выглянул отец. В ответ на мое «доброе утро», он пробурчал что-то невнятное и распахнул передо мной дверь.
– Вот и ненаглядный сыночек в праздничном наряде, - объявил он шутовским тоном.
Мать, ахнув, поставила на стол кастрюлю с молоком и испуганно глядела на меня. Мне стало жаль ее. Наверно, она опасалась, не натворил ли я опять чего.