Ночь беззакония
Шрифт:
Я следовал за ней до самых вращающихся дверей, которые выходили на тротуар.
Она вежливо улыбнулась швейцару, выходя из здания, и поспешила на улицу, быстро смешавшись с толпой.
Ночной воздух был хрустящим и прохладным. Тяжелая толпа дневного транспорта поредела, но все еще текла оживленным потоком. Яркие огни освещали улицы города и горизонт Манхэттена.
Татум обхватила себя руками и поспешила к ближайшему пешеходному переходу.
Сигнал включился как раз в тот момент, когда она приблизилась,
Мне не так повезло.
Я не сводил с нее взгляда, пока ждал, когда сигнал на переходе изменится на противоположный. Мой телефон зажужжал в кармане, и у меня было две догадки, кто это мог быть.
Я достал его и взглянул на экран.
— Это не заняло много времени, — сказала я, когда ответил.
— Тебе нужно извиниться перед Хантингтоном за этот выпад, — сказал папа на другом конце провода.
На сигнале пешеходного перехода высветились яркие цифры, отсчитывающие время от десяти. У меня не было времени на его бредни.
— Извиняется ли лев перед антилопой?
Восемь.
Семь.
На заднем плане послышалось что-то похожее на звон льда о стенки стакана.
Пять.
— И кто из них твой драгоценный Татум? — спросил он. — Лев? Или антилопа? — В трубке послышался звук, близкий к хихиканью, за которым последовало журчание жидкости. Должно быть, он выпил. — Думаю, скоро мы это узнаем. — Он закончил разговор как раз в тот момент, когда счетчик упал на ноль.
У меня не было возможности ответить. Да мне и не нужно было. Его вопрос был риторическим. Он должен был дразнить меня — возможно, это была какая-то завуалированная угроза.
Она скрылась в здании.
Я протиснулся сквозь толпу.
Церковь.
Она вбежала в церковь — массивное готическое сооружение из бронзы и камня. Я почувствовал осуждение за то, что собирался сделать, еще до того, как вошел в тяжелую бронзовую дверь.
Это не имело значения. Я все равно попаду в ад.
В соборе было пусто, кроме Татум и еще двух человек. Видимо, большинство людей предпочитали молиться при свете дня. А может быть, церковь скоро закрывалась. Я не мог быть уверен, не проводил здесь много времени. Возможно, это должно измениться. Возможно, многое должно измениться.
Алтарь в конце центрального нефа величественно и гордо возвышался среди арок из белого мрамора, а отражения от витражей сверкали на деревянных скамьях. В конце прохода, с одной стороны от алтаря, стояла богато украшенная деревянная конструкция с дверью в центре двух арочных проемов. Проемы были занавешены тяжелыми пурпурными шторами.
Татум стояла рядом с этим сооружением, разглядывая резьбу на деревянной отделке. Я смотрел, как она проводит пальцем по одной из них. Она выглядела так, словно ее место здесь, среди ангелов,
Подойдя ближе, я заметил слезу, скатившуюся по ее щеке. Она выглядела такой уязвимой, когда плакала.
И, возможно, я был ебанутым, потому что мне стало интересно, как бы она выглядела на коленях, с моим членом в ее горле, трахающим ее рот до тех пор, пока ее глаза не закроются. Мне захотелось осквернить ее, прямо здесь, прямо сейчас, в этом священном месте.
Сколько молитв «Аве Мария» требовалось за эрекцию в церкви?
Я закрыл последние дюймы между нами, остановился, чтобы встать рядом с ней, и прошептал ей на ухо. — Ты ищешь убежище? — Провел передней частью пальца по ее залитой слезами щеке. — Или, может быть, кого-то, кто спасет тебя? — Я поднес палец ко рту и попробовал на вкус ее слезы. Я хотел забрать их все, пока в ней не останется ни капли печали.
— Я не нуждаюсь в спасении. — Ее голос был тихим, но твердым.
Может быть, не сейчас, но ты нуждалась. Я держал свои мысли при себе.
— Хорошо. Потому что нет спасения, когда твоя душа принадлежит дьяволу.
Она повернула голову. — Я никому не принадлежу. — Ее рот был так близко к моему, что я почти чувствовал вкус шампанского на ее дыхании.
Я изогнул бровь и провел языком по нижней губе. — Нет?
Ее глаза опустились к моему рту. — Нет.
— Неправильно. — Я отодвинул бархатную занавеску и прижал ее спиной к исповедальне. — Ты принадлежишь мне. — Провел подушечкой большого пальца по ее рту, размазывая красную помаду. — Это принадлежит мне. — Я отодвинул ногой маленький деревянный табурет, затем толкнул ее спиной к стене.
— Слезь с меня. — Она толкнула меня в грудь.
Я пытался напомнить себе, что мы находимся в месте благоговения, где мораль и добродетель так же важны, как и святые таинства.
Пытался напомнить себе, что пришел сюда, чтобы поговорить, объяснить, что только что произошло.
Я пытался усмирить зверя.
Зверь победил.
Моя рука двинулась по ключицам, затем внутрь платья и к ее груди. Я ущипнул ее за сосок через лифчик. — Это принадлежит мне.
Татум попыталась схватить меня за запястье, но я взял обе ее руки и прижал их над головой.
Я наклонился вперед, нависнув своим ртом над ее ртом. — Хочешь попробовать еще раз?
— Клянусь Богом, я буду кричать.
Я усмехнулся. — Хорошо.
Я хотел, чтобы она закричала.
Я хотел, чтобы она плакала.
Я хотел, чтобы она забыла дышать.
Ее слова говорили одно, а глаза — другое. Ее дыхание было неглубоким, а взгляд потемнел. Она раздвинула губы, и я взял то, что принадлежало мне, позволяя своему рту наказать ее за то, что она бросила мне вызов. Она отдала столько же, сколько получила.