Ночь и город

Керш Джералд Фрэнк

Адаму вдруг показалось, что сейчас самое важное — во что бы то ни стало прекратить спор и снова заключить Хелен в объятия.

Почувствовав это, Хелен оттолкнула его руку.

— Какой же ты дурак! Только подумай, как спокойно ты мог бы трудиться, будь у нас собственный тихий домик, и куча денег, и студия, и модели, и тонны глины, и мрамор, и все остальное! Ты бы мог работать дни напролет! Если бы…

— Дорогая, тут есть одно «но». Если мы начнем открывать клубы, возможно, у нас и появятся и деньги, и собственные дома, и студии, и все, что ты захочешь — но кое-что бесследно исчезнет… Исчезнет то, что требуется скульптору, чтобы творить. Хелен, говорю тебе, я не могу долго сопротивляться

творческому импульсу. Да и возраст поджимает. Пойми, чем дольше я откладываю, тем меньше вероятность, что я вообще чего-нибудь добьюсь. Да будь у меня все деньги мира, и все дома мира, и все сокровища мира, что проку в них, коли я не могу заниматься тем, ради чего я в этот мир пришел?

— Но почему нельзя отложить это еще на пару месяцев? — проворчала Хелен.

— Да потому, что это не ограничится парой месяцев. Это растянется на долгие годы — до тех пор, пока дело будет приносить прибыль, а когда перестанет, мы начнем подыскивать другие выгодные предложения. Разве, начиная эту работу, ты собиралась превратить ее в дело всей жизни?

Хелен молчала. Адам притянул ее к себе. Ее тело было напряжено. Она сказала:

— В любом случае, милый, не говори «нет». Подумай над этим, ладно?

— Тут не о чем думать.

Она тесно прижалась к нему:

— Просто подумай, хорошо? Милый!

— Хорошо… Если ты просишь, я об этом подумаю.

Хелен поцеловала его.

Глава 16

В тот вечер Фабиан был в дурном настроении и бесцельно слонялся по улицам, охваченный необъяснимой яростью, погруженный в какие-то неясные мысли. Он поднял глаза, взглянул на развевающиеся на ветру полотнища знамен и проворчал: «Дурачье!» Хозяева лавчонок уже вывешивали флаги и разноцветные украшения в преддверии коронации Георга VI. По улицам давно бродили толпы зевак, приехавших на церемонию Коронации, — сухопарые жители колоний с морщинистыми шеями, толстые лощеные американцы в дорогих пальто, бородачи, мужчины в беретах.

— Придурки! — сплюнул Фабиан.

На площади Оксфорд-серкус какой-то толстяк в нарядном лиловом кашне снял шляпу, приветствуя Фабиана, и спросил:

— Пра-а-астите, сэ-эр, эта-а площа-адь Пика-а-ади-или?

— Не знаю, друг, я сам нездешний, — ответил Фабиан и продолжил свой путь. Он позавидовал лиловому кашне толстяка. «Пика-а-ади-или! Вот кретин! Неужели эти треклятые туристы не могут научиться говорить по-английски?» Кто дал им право быть такими богатыми? Да кто они такие, чтобы щеголять в пальто за пятнадцать гиней, в шляпах за три гинеи и в кашне из лилового крепдешина? Фабиан пожалел, что не направил толстяка по неверному пути — например, в сторону Марбл-Арч.

На Риджент-стрит с ним поздоровался другой мужчина, высокий, бледный молодой человек в бежевой шляпе, заломленной на левый глаз.

— Привет, Чарли, — сказал Фабиан, — на тебе лица нет.

— Лица нет! Черт побери, да я просто вне себя!

— А что стряслось?

— Да все эта Коронация, черт бы ее взял.

— Коронация — это лафа, дурачина, — сказал Фабиан. — Лондон просто разбухнет от денег.

— Да что ты говоришь? Проклятые легавые уже рыщут по улицам. Скоро там не останется ни одной шлюхи.

— Что ты мелешь, болван. Это все туфта — одна видимость. Просто им нужны жареные факты, чтобы было о чем написать в газетах.

— Знаешь, что они делают? — спросил Чарли, кусая ногти. — Хватают девчонку и выведывают, где она живет, понял? Потом идут туда, ждут, пока ее дружок не вернется домой, берут его за жабры и дают ему шесть месяцев.

— Ну, тебе-то нечего волноваться. Твоя Джоан — умная девочка.

— Да, да, знаю. Но ее таки сцапали.

— Что?

— Сцапали,

говорю же тебе, — проговорил Чарли, чуть не плача, — ее арестовали два часа назад, на Оксфорд-стрит, и, скажу тебе прямо, я боюсь идти домой. Это ловушка, я точно знаю. Сволочи, сволочи, житья от них нет!

— Они сдерут с нее сорок шиллингов. Ты из-за этого нервничаешь?

— Если меня возьмут, шесть месяцев тюряги мне обеспечено.

— А у тебя есть алиби?

— Какое-такое алиби?

Фабиана раздуло от сознания собственного превосходства:

— Слушай, Чарли, если они тебя сцапают, скажи, что работаешь на меня, в клубе «Чемпионы Фабиана». Ясно? Вот моя карточка. Ты работаешь по контракту. Усек? Покажи им это. Я твой работодатель. Если они заявятся ко мне, я с ними поговорю. А ты колесишь по всей стране, подыскивая для меня молодые таланты. Смекаешь? И понятия не имеешь, чем твоя подруга занимается в твое отсутствие.

— Черт бы меня побрал, Гарри, а у тебя котелок варит!

— Разумеется варит. Ладно, мне пора. Пока.

Фабиан зашагал дальше, гордо выпятив грудь. Перед его мысленным взором проплывали яркие картины, одна заманчивей другой. Гарри Фабиан, современный Робин Гуд, благородный разбойник, повелитель отверженных, ловкий, хитрый, изворотливый, жизнерадостный, элегантный. Он небрежно зажег сигарету и щелчком отшвырнул спичку. Гарри Фабиан, Генератор Идей; Великий и ужасный Гарри. Он машинально направился в сторону салона игровых автоматов, вспомнив, что в тамошнем тире появилась новая игрушка: пулемет. За два шиллинга он изрешетит всю мишень… Воспитанный на гангстерских фильмах, снятых еще до начала эры популярности агентов ФБР, [28] впитавший в себя, как губка, легенды об Аль Капоне, Торрио и Джоне Диллинджере, начитавшийся «Американского детектива» и «Черной маски», Фабиан пустился вплавь по волнам воображения…

28

Первоначально словосочетание «агент ФБР» (G-man), возникшее в уголовном мире, имело негативную окраску, но в середине 30-х гг. печать, радио и кино начали восторженно повествовать о кровавых стычках между агентами ФБР и преступниками, и словосочетание быстро вошло в широкое употребление, утратив негативное значение.

Вот он несется на своем бронированном автомобиле с четырьмя вооруженными до зубов телохранителями. Их лица непроницаемы. По обеим сторонам дороги выстроились его враги. «Ладно-ладно, ребята, а ну задайте им жару!» Та-та-та-та-та-та! — застрочили пулеметы. Гильзы посыпались на землю сверкающим дождем; люди падают, как сбитые кегли, один за другим, укладываясь в шеренгу. Р-раз! — и его машина, сделав резкий разворот на скорости восемьдесят миль в час, умчалась прочь в облаке пыли…

Высокий резкий голос, надорванный и осипший в результате долгих лет, проведенных на улице, вспорол пелену сладких мечтаний Фабиана, будто острый нож.

— Здорово, Арри!

Это был Берт, уличный торговец, толкавший мимо тележку, доверху нагруженную бананами. Пулемет в воображении Фабиана выдал последнюю очередь, уложив напоследок бесцеремонного Берта.

— Какого черта тебе надо? — спросил Фабиан.

— Хотел те что-то сказать.

— Да-а? Да-а? Я тоже хочу кое-что тебе сказать: я не говорю на твоем языке, понял? Так что катись отсюда. Ты меня понял?

Берт рассмеялся.

— Ну ты олух, ты что, думаешь запудрить мне мозги этой брехней? Не говорит он на моем языке! А на каком другом языке ты говоришь, ты, прохвост? Что, и впрямь вздумал надуть меня своими штучками?