Ночь накануне
Шрифт:
Юра с мамой как раз и попали в эту квоту. Ну и мамины связи помогли — зубы надо было лечить и комитетчикам, и партийным функционерам. При этом, разумеется, эмигрантов объявили изменниками родины со всеми вытекающими последствиями, типа передачи квартиры в собственность государства, выплаты денег за «бесплатное обучение» в советских вузах и, разумеется, увольнения с работы.
Юру вызвал Василенко. Странно, но не набросился с порога, обвиняя в предательстве. Сначала выслушал. Узнав о причине отъезда, снова, как тогда, на первом курсе, долго хмурил брови.
И самое обидное, что до защиты диплома оставался месяц. Невыполнение рекомендации райкома грозило Василенко, как минимум, лишением должности, а то и исключением из партии, что еще хуже.
— Значит, так… Диплом защищай. С комсомолом сам разбирайся. Лучше напиши заявление с просьбой исключить. Так будет проще и тебе, и секретарю.
Спустя годы Юрий Яковлевич узнал, что Василенко до последнего оттягивал время, заверяя райком партии, что вот-вот вышвырнет из института этого отщепенца. Умер он во время путча гэкачепистов. От инфаркта.
Маме же не дали уволиться по собственному желанию. Обвинили в злостном нарушении трудовой дисциплины. Но ей было уже все равно.
Хорошо, хоть не травили в прессе.
— Когда вы… уезжаете? — еле слышно спросила Варя, переварив нерадостную новость.
— В августе. Самолетом до Вены, а там…
Она положила циркуль, села на диванчик и тихо заплакала. Юра присел рядом, обнял ее и прошептал:
— Я вернусь… Обещаю.
— Я буду ждать…
…Юрий Яковлевич допил водку. Бармен, заметив это, предложил:
— Может, еще? За счет заведения.
Гость отрицательно покачал головой.
— Вы откуда сами?
— Из Иерусалима.
— Нет, я в смысле — откуда уехали?
— Отсюда. Из Ленинграда.
— Ну и как? Не жалеете?
Юрий Яковлевич не ответил. Что тут ответить? Чтобы жалеть, надо знать, что было бы, если бы остался.
На первое время остановились у дяди Бори — так звали маминого брата. Врачи в Израиле зарабатывали неплохо, у дяди был собственный дом в престижном районе Иерусалима. Он выделил сестре одну из детских комнат. Договорился с клиникой и оплатил часть расходов на операцию. Остальную сумму внесла мама — практически все, что удалось выручить от продажи мебели, украшений, утвари, плюс накопления.
Но вопрос о собственном жилье оставался актуальным. У дяди своя семья, причем не маленькая. Знающие люди предложили вариант — публично заклеймить бывшую родину, поведать об ужасах, творящихся в Союзе, и, наоборот, воспеть прелести земли обетованной. Тогда сионистские организации помогут и с жильем, и с работой. Но Юра отказался. И не потому, что собирался вернуться. Он же не предатель. Хотя мысль о возвращении не оставил.
Узнав
— Во-первых, вернуться тебе не дадут. Как бы ты ни старался. Местным невыгодно — страдает авторитет, да и в Союзе ты теперь никому не нужен. Затравят. Смирись и живи спокойно здесь.
— Но я не могу! Там ребята, там Варя! Она ждет, я обещал! Как, кстати, в Ленинград позвонить?
— Послушай опытного в таких делах человека. Не мучай ни ее, ни себя. Не звони и не пиши. Совсем.
— Почему?!
— Это как болезнь. Чем больше запускаешь, тем тяжелее лечить. Поэтому надо резать сразу. Поверь, не ты первый, не ты последний. А она тебя поймет. Любовь на расстоянии — не любовь, через полгода обоим надоест.
Но я же обещал! Она будет ждать! Мы же пожениться хотели!
— Сколько ждать? Десять лет? Пятнадцать? Я тебя умоляю. А мужчина должен быть при женщине.
Юра аж вздрогнул, представив, что Варя, его Варя, живет с кем-то другим.
— И еще один момент. Так сказать, политический. Ты же не хочешь, чтобы у нее или у ее семьи были неприятности из-за переписки с изменником родины?
— Я не изменник!
— Мы тут все изменники. А то, что неприятности будут, можешь не сомневаться.
— Но мне надо сообщить, что мы долетели, устроились, — не успокаивался Юра. — Дать ей наш адрес, наконец!
— Юрий, я похож на человека, который желает вам с мамой зла?… Да, тебе больно, ей больно, но, если ты напишешь хоть слово, вам будет больнее в десятки раз. Видел бы ты, какие трагедии здесь случаются… Переболей. Тяжело первые полгода. Потом полегчает.
Дядюшка рассказал пару печальных историй из эмигрантской жизни, призывая думать не сердцем, а головой.
Если бы не аргумент о возможных неприятностях в Вариной семье, Юра не внял бы советам.
Первое время Варя снилась ему каждую ночь. И все сны заканчивались одинаково плохо. Они расставались, а он не знал ее адреса и номера телефона. Разыскивал ее, кричал от сердечной боли и просыпался в холодном поту…
Днем было легче, ибо времени на печальные мысли просто не оставалось. Все время уходило на добычу шекеля насущного. Дядюшка помог с трудоустройством — Юру приняли в контору, занимавшуюся проектировкой яхт. Практически по специальности. По вечерам подрабатывал в местном супермаркете, выкатывая в зал тележки с товаром. Три раза в неделю ходил на курсы иврита. В банке взяли машканту — кредит на покупку квартиры.
Маму удачно прооперировали. Предстоял еще дорогостоящий курс химиотерапии, но, главное, она будет жить.
А через три месяца Юра познакомился с Зоей…
Дождь внезапно кончился. Видимо, грозовой фронт двигался с большой скоростью. В баре появились новые гости. Молодая парочка, скорее всего, студенты. Они взяли по одному стакану воды без газа, сели в темный угол, под бюст Вождя и принялись страстно целоваться.
«Как жаль, что я не родился на тридцать лет позже. Впрочем… У каждого времени есть свои минусы и есть свои плюсы».