Ночь полководца
Шрифт:
— В отношении погоды еще учитывать надо… — заметил Никитин. — Весна — время тяжелое…
— Верно!.. Такая грязь! — закричал молоденький, миловидный солдат в дверях.
Бойцы осмелели и высказывались теперь один за другим с непринужденной прямотой. Командующий находился в одинаковом с ними положении, и это уравнивало собеседников.
— Не сидится молодежи в обороне… Вот раньше срока и повели нас… Без высшего приказа, так я думаю… — заключил Никитин и бережно перенес ногу на прежнее место.
Генерал подозрительно посмотрел на солдата, не поняв, что, собственно, скрывалось
— Нет, друзья, не так дело обстоит, — проговорил он. — Все вы честно выполнили мой приказ… И не ваша вина, что немец еще держится в своих окопах… Не долго ему осталось там сидеть… Кровь свою вы пролили не даром…
Кто-то из раненых громко застонал, и все обернулись к нему. Потом снова обратили свои лица к генералу. Было слышно дыхание многих людей — частое, прерывистое либо трудное, хриплое…
Синеглазая девушка, дежурившая около умиравшего комбата, обтерла ваткой его губы.
— Бой еще не кончен, друзья, — громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, — поэтому не надо спешить с выводами…
Раненые напряженно слушали, но по их лицам — отчужденным или испытующим — командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, — но никого, казалось, не разубедил… Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.
— Что было — видели, что будет — увидим, — сказал он.
Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей. «Ну что ж, они еще услышат в победе, еще порадуются…» — успокаивал он себя.
Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым и расстроенным.
— Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой… — почему-то просительно проговорил Никитин.
— Это точно, — сказал сержант. — Подремонтироваться надо…
— Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем… — Никитин в замешательстве погладил свою гладкую, восковую лысину. — И то сказать: не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.
— Обратно, артиллерии еще не хватает на всех… Мы понимаем… — медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.
«Кажется, они меня утешают… — подумал командарм. — Они меня утешают!» — изумился он, и жаркое, сильное волнение сжало его горло.
— Куда же вас поранило, товарищ командующий? — сочувственно спросил Никитин.
— В ногу попало, — тихо ответил генерал.
Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.
— И меня в ногу… Ну, это ничего… Это не опасно, — сказал Никитин.
— Скоро встанете, товарищ командующий, — сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.
— Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. — Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. — А в ногу или в руку — заживает легко…
— Для здоровья нога ничего не значит! — выкрикнул паренек со смуглым лицом. — Вот если в сердце — это плохо… — Он покачал круглой головой, отливавшей на макушке стриженым шелковым волосом.
— Ты из каких мест, Никитин? — спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность.
«Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!..» — горделиво пронеслось в его мыслях.
— Слуцкого района, деревня Царовцы… — ответил боец.
— Белорусе?
— Так точно… Мне еще топать и топать, чтоб до своего района дойти… Мне без ноги никак невозможно, — пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбка, открыв белые редкие зубы.
Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе очищено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.
— До свидания, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, — проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.
— И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!..
— Поправляйтесь скорее.
— Повоюем еще вместе… — ответило сразу много голосов.
Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался… Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекало это удивительное намерение ободрить раненого генерала… Но точно так же, как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им…
«Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!..» — подумал Рябинин, словно разгоряченный молодой лейтенант.
— Мы еще встретимся в твоих Царовцах, Никитин… — продолжал он. — Мы еще увидимся в Берлине. А кого не досчитаемся — помянем добрым словом.
— До свиданья, товарищ командующий… Спасибо вам, — серьезно сказал солдат.
«Служу Советскому Союзу!..» — едва не ответил красноармейцу командарм.
10
Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба, вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им, отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командующий, расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его отсутствие… Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, жуя тонкими губами. Потом приказал соединить себя с членом военного совета Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать к себе полковника Богданова и Семененко — командиров дивизий.