Ночь полководца
Шрифт:
— Он не пустил к себе врачей, — сказал хирург. — Но, знаете, после ампутации он уже не смог бы командовать…
— Этой ночью он выиграл сражение, — сказал комиссар.
— Вероятно, выиграл, — согласился Юрьев, — но проиграл жизнь…
— Профессор, вылечите его, — с безрассудной требовательностью проговорил Волошин.
— Я не жду, чтобы меня просили об этом, — сухо сказал хирург.
— Может быть, есть какой-нибудь препарат? Должен быть… Мы пошлем в Москву самолет… — настаивал Волошин.
— Нет такого препарата… Пока нет… — не глядя на комиссара, ответил Юрьев.
— Как же так?.. — сказал Волошин, и хирург, обернувшись, увидел на его лице, обветренном,
«Какой же ты профессор после этого!» — словно говорил взгляд комиссара. И Юрьев, чуть вскинув голову, поправил, хотя и без надобности, жесткие манжеты в рукавах кителя.
— Я очень сожалею, поверьте… — вымолвил он.
— Ах, беда! — громко сказал Волошин. Он не находил виновника несчастья и от этого был еще больше расстроен.
В дверь постучали, и в комнату осторожно проник командир медсанбата. Комиссар, завидев Луконина, быстро направился к нему, и тот инстинктивно подался назад. Но член военного совета, проходя мимо, только скосил на врача серые, яростные глаза. Потом дверь за ним захлопнулась.
— Товарищ генерал-майор!.. — заговорил, волнуясь, Луконин. — Я исчерпал все средства… Командующий приказал охране не впускать нас…
— Если б он впустил вас, он не наступал бы сегодня… — Юрьев опять поправил манжеты… — Прикажите, пожалуйста, приготовить для меня стол. У вас не хватает хирургов… Я помогу вам… — сказал он.
— Слушаю… Спасибо, товарищ генерал-майор! — горячо поблагодарил Луконин.
— Не напрасно же я сюда приехал, — сказал Юрьев, вежливо и безучастно улыбаясь румяному, оробевшему, видимо, врачу.
Управление боем ускользало из рук командующего, несмотря на все его усилия. И не потому только, что он находился дальше, чем следовало, от своих наступавших частей. Хуже было то, что временами он плохо теперь понимал происходившее. Он стал странно забывчив и, выслушав донесение, замечал вдруг, что не помнит, о чем оно. Отдавая приказ, он умолкал на полуслове, тщетно стараясь восстановить в памяти начало фразы… Мысль Рябинина как будто внезапно иссякала, хотя он находился в сознании, — но лишь для того, казалось, чтобы сознавать свою немощь. Боль мучила его все сильнее, и ему уже трудно становилось противиться ей… Между тем телефоны часто попискивали, а адъютант то и дело докладывал о прибытии связных офицеров. Они входили, стуча сапогами, и в комнату врывался запах бензина, свежего ветра, мокрой земли… Вытягиваясь у койки, офицеры испуганно смотрели на пышущее жаром серо-желтое лицо старика.
Волошин сидел у стола, ожидая минуты, когда останется наедине с командующим. Уже не одно сострадание, но и прямая необходимость требовали от члена военного совета решительного вмешательства. Ибо, как ни велика была роль Рябинина в подготовке начавшегося сражения, его дальнейшее участие в нем стало грустной помехой… Адъютант увел, наконец, артиллерийского капитана, прискакавшего из штаба армии, и Волошин передвинул свой стул к койке.
— Сергей Антонович, а не пора ли вам отложить дела? Отдохнуть вам надо… — сказал он участливо, но так, будто не придавал своему совету особенного значения.
— То есть почему отложить? — спросил генерал. — Я бы отложил, да немец еще сопротивляется… — попробовал отшутиться он.
Однако глаза его за очками смотрели недоверчиво. Догадываясь об истинных причинах заботливости Волошина, он попытался уверить комиссара в их неосновательности.
— На правом фланге, боюсь, замешкаются у меня… А успех зависит от продвижения на Каменское, — проговорил Рябинин медленно и раздельно, как бы демонстрируя ясность своего понимания обстановки.
— Там Богданов… Он справится, — возразил Волошин. — А вам лечиться надо…
— Донесения что-то нет от него… Я уж приказал связаться… — Генерал словно не слышал последних слов комиссара.
— Рано еще ждать… Теперь у Богданова самая жара… А вы бы поспали часок…
Они разговаривали так несколько минут, и в то время как командующий доказывал, что он хорошо еще во всем разбирается, Волошин упорно не соглашался с этим.
— Надо вам поберечь себя, генерал… Рана ваша серьезнее, чем казалось… — выговорил он хмуро, начиная терять терпение.
— Да, что-то она побаливает… — согласился командующий. — Ну, да, как говорится: бог не выдаст, свинья не съест…
— Что, если мы Глухову прикажем… — Волошин замялся, подыскивая слово, — …заместить вас пока… Он начальник штаба — значит, в курсе всего. И командир боевой…
«Да ведь он молод еще!..» — чуть было не ответил генерал, но удержался, потому что и Волошину — члену военного совета фронта — едва ли исполнилось сорок лет.
Поколебавшись, командующий ничего не сказал о действительных мотивах своего упрямства. Он и сам теперь видел, что почти не справляется с обязанностями, которые пытался пополнять с таким мужеством. Но не одно естественное стремление лично завершить начатую операцию руководило Рябининым. Гораздо более важным для него было то, что среди своих офицеров он не находил сверстников. То есть — он не мог не считать себя, старого солдата, лучше подготовленным к тому делу, которое делал. И не потому лишь, что опыт его был богаче или он не обнаруживал у своих молодых помощников военных талантов. Но даже способнейшие среди них не обладали, думалось ему, теми качествами, которые люди его поколения приобрели за долгую революционную жизнь, за многие годы пребывания в партии. Ничто не могло, как это нередко бывает, разубедить Рябинина, ревниво оберегавшего драгоценные преимущества своей биографии. Поэтому не честолюбие заставляло командарма, изнемогавшего в затянувшейся борьбе, не соглашаться с Волошиным. Его поддерживал страх взыскательного отца перед наследниками, в достоинствах которых он все еще не вполне удостоверился.
— Погодите… — сказал Рябинин, — погодите отсылать меня в тыл. — Немцы еще в Вязьме.
— Сергей Антонович! Да ведь я хочу, чтобы вы скорее вернулись к нам, — горячо проговорил Волошин.
— Погодите еще!.. — с неожиданной силой повторил генерал.
Адъютант, серый от бессонницы, со спутанными на лысой голове тонкими волосами, доложил об офицере связи, прибывшем из дивизии Богданова. Командующий нетерпеливо задвигался на койке, пытаясь сесть… Молодой лейтенант, в фуражке с красным околышем, в заляпанной грязью плащ-палатке, остановился в дверях, оглушительно рапортуя. Генерал подозвал его, и офицер, поспешно сдернув фуражку, на цыпочках подошел к койке. Лицо его, блестевшее от пота, выглядело озадаченным.
— Ну, ну… Я слушаю, — сказал Рябинин.
— Полковник Богданов доносит: в восемь ноль ноль, согласно приказу, он атаковал в направлении на Каменское. — Лейтенант переводил глаза с командарма на Волошина. — Одновременно двумя батальонами двенадцатого полка он форсировал водную преграду…
Рябинину показалось вдруг, что офицер умолк, хотя и продолжал шевелить губами; странный гул, возникший в комнате, разом поглотил все другие звуки… Окно, стол, высокая фигура Волошина, зеленый плащ лейтенанта сдвинулись внезапно и закачались, словно под ветром… Генерал судорожно ухватился за телефон на табурете, сбросил на пол трубку, но не заметил этого.