Ночь полнолуния
Шрифт:
– Да уж, да уж... Только что не хотела со мной и словечком перемолвиться, а тут расщебеталась вовсю... Луна, послушай, ведь именно в твою феерическую Ночь ты всесильна! Помоги этим двум беззащитным существам, что тебе стоит... Дай им общий язык, чтобы они могли разговаривать и понимать друг друга.
– Этим? Ах, ну что за глупости! Букашки какие-то... Один, кажется, из моей Подземной страны. Да, это Скучун. А другая - девочка московская. Ты думаешь, если я такими фитюльками буду заниматься, меня хватит на всех? У меня же целый небосвод работы, бывает, голова
– Ничего, Луна, в обморок не упадешь! Ишь какая...
– над прудом по кобальтовой своей спирали спустилась Ночь. И сразу затрепетали взволнованные липы, и два ночных ветра - предгрозовой и беззаботный - замкнули пруд воздушным кольцом.
– Тебе ведь, Луна, прекрасно известно, что нигде, ни в чем и никогда не бывает мелочей. Все едино вокруг! И самое, казалось бы, главное сейчас через мгновение может стать неважным и наоборот...
– Ах, Ночь! Права, как всегда, даже противно... (Не обижайся, это я от смущения). А я тут разнежилась, разболталась, думала отправиться потанцевать в Царицыно, искупаться - и в дорогу. Довольно Москвы! Она душная!
– Неправда. Она такая, какой мы ее делаем. Мы я все жители вокруг. Хватит кокетничать, подруга, уймись и принимайся за дело. Надо помочь этим крошкам на плоту, у них очень непростой путь.
– Слушаюсь и повинуюсь, как говаривали в сказках! С твоей помощью - ты знаешь - я на все готова...
И тогда Ночь образовала над тихонько плывущим к берегу плотом невидимый полог в виде опрокинутой чаши. А Луна направила искрящийся, зелено-розовый, жемчужный столб света прямо в центр этой незримой чаши, и двое, сидящие на плоту, оказались в фокусе упругого лунного излучения. Какая-то неведомая сила оплела их, пронизала и насытила собою...
В этот момент плот, стукнувшись о нижнюю ступень лестницы, пристал к берегу. Звезды в гулком небе беззвучно дрогнули, кольцо ветров над Патриаршим разомкнулось, Луна исчезла, и все замерло вокруг.
– Ты кто?
– спросила Ксюн, выбравшись на землю.
– Я Скучун. А ты?
– А я Ксения, Ксюн. Ты зверь?
– Не знаю... Я Скучун!
– А ты откуда?
– Из Нижнего города. Это Москва?
– Да. А где Нижний город?
– Тут, внизу. Я шел сюда, наверх, я так мечтал... а тут жомбик, и Личинка, и дедушкин дневник... Ой, он промок, наверное...
– Стой, я так ничего не пойму. Давай по порядку.
Они стояли у светлеющего в темноте портика с колоннами над таинственной гладью пруда, чуть не поглотившего их. У ног образовались две аккуратные лужицы.
– Нам бы надо переодеться и просохнуть. Да, ведь тебе переодеваться не нужно, у тебя же шерстка! Вот только сумка насквозь вымокла... Ой, какой же ты зелененький! Как я тебе рада! Вот что: пойдем ко мне домой, там мы познакомимся по-человечески и чего-нибудь перекусим. Мне почему-то ужасно хочется есть!
Ночь затаилась. Притих Патриарший... По пустынной аллее две мокрые тени пробрались в Малый Козихинский переулок и направились дальше, к дому Ксюна.
Глава VIII
– Ой, как здорово! Оказывается, под нами целый мир... A
Они сидели в комнате Ксюна при свете старинной бронзовой лампы с атласным абажуром, который Ксюн завесила платком, чтобы в щель под дверью в коридор не пробивался свет и мама ничего не заметила. Мама давно вернулась из театра, но, как видно, в детскую не заглядывала, а отправилась спать, уверенная, что все в доме в порядке. Если бы она узнала, что дочкина кроватка пуста, то поднялся бы ужасный шум и тарарам, и вся московская милиция давно маршировала бы по тревоге...
– Скучун, ты чего нахохлился? Ешь, пожалуйста!
– Ксюн, за обе щеки уплетая бутерброд с холодной котлетой, разложила перед Скучуном все доступные ей в доме съестные припасы. Однако ее гость сидел съежившись, сжав хвостик задними лапками, ничего не ел и только благодарно и задумчиво поглядывал на свою спасительницу.
– Я все никак не приду в себя. Столько всего произошло... Когда жомбик схватил меня, я решил, что уже умер... Потом появилась ты и начала щипать его и дергать за хвост и оттаскивать меня в сторону... А после я вообще ничего не помню... водоворот какой-то... и мы все куда-то несемся один за другим, а потом опять сцепились и покатились вниз по склону... Бултых! Вода в ушах, в носу, так противно! И я опять умер...
– Все страшное уже позади. Здесь ты в безопасности. То, что ты мне рассказал, - это просто невероятно, ужасно хочется тебе помочь! А теперь успокойся и приляг сюда, на диван. Тебе надо как следует выспаться.
– Нет, Ксюн, страшное не кончилось, оно только начинается. Я знаю. И мне совсем не хочется спать. Время идет, а я еще ничего не сделал для спасения Личинки. Вот только тебя нашел...
– Но это же так здорово, что мы повстречались, правда? Как ты думаешь, мне можно прочесть дневник и "Радость мира"? Ведь Старый Урч сказал тебе, будто древний текст может прочесть только человек с очень чистым и добрым сердцем, а я не знаю, какое оно у меня...
– Как раз такое, Ксюн. Это уж точно. Вот, читай сперва дедовы записки.
– И Скучун извлек из сумочки тетрадку.
Какое горе! Тетрадь была совершенно мокрая! Скучун машинально перелистывал страницы, разукрашенные чернильными разводами, уже поняв, что тетрадь погибла.
– Стой, Скучун! Дай-ка мне - мы попробуем ее хорошенько просушить.
– Ксюн положила тетрадь под лампу, чтобы согреть страницы в свете атласного абажура.
– Подождем немного и посмотрим: вдруг что-нибудь уцелело?
– Ну, давай подождем. Тут у тебя так тепло... У меня дома тоже тепло. Ты увидишь.
– Скучун зевнул.
– Как много необычного творится вокруг, как хочется все узнать...
– Он свернулся клубочком на ковре у ног Ксюна, которая тоже задремала, укутавшись в пушистый плед.
– У вас тут на Земле так чудесно! Так ветрено... Вот только вода... совсем... мокрая...
– Скучун положил голову на ксюнский войлочный тапок, потянулся, вздохнул.
– Как здесь хорошо мечтается... Совсем как во сне...