Ночь последнего дня
Шрифт:
— Свобода или смерть… Я этого до блевоты наслушался. Какого хрена ему понадобилось в Боливии?
— Не знаю, — затряс головой Борька. — Юлька, ты знаешь? Юлька все знает. Она обожает Че. Так что ему понадобилось в Боливии?
— Он был влюблен в революцию, — ответила я. — А она ему изменила. Грустная история. Мужчины вечно любят не тех.
— И ты его за это обожаешь?
— Конечно. Он был ей верен до конца. И никто другой ему был не нужен. Умереть во имя любимой — разве это не романтично?
— Еще один великолепный миф, — разозлился Антон еще больше. — Бац, и ты уже герой. Скалишь
— Ты можешь полюбить Хаттаба? — повернулся ко мне Борька.
— Нет.
— Вот видишь! — Он снова посмотрел на Антона.
— Куда это нас занесло? — забеспокоилась Машка.
— Нет, пусть объяснит, какая между ними разница, — гнул свое Антон.
— Между идеалистом и наемником? Примерно такая, как между Джульеттой и уличной шлюхой.
— Ненавижу войну, — выпив водки, сказал Антон. — И идиотские разговоры тоже.
— Если я тебя поцелую, ты нас простишь? — обнимая его, спросила Машка.
— Если ты меня поцелуешь, я соглашусь со всем на свете, — жалея о своей вспышке, ответил Тони.
— Ловлю на слове, — подняв рюмку, сказал Борька. — Мы тут все революционеры, хоть завтра в бой. Свобода или смерть! — Борька повернулся ко мне. — Вдруг твоей любви и мне перепадет немного. Скажи, что я должен сделать, чтобы тебе понравиться?
— Перестать болтать чепуху.
— Вот видишь, в ее сердце нет места для меня. Посмотри на эту женщину, амиго. Она сводит меня с ума. Что за глаза! Ты видел когда-нибудь такие глаза? А этот ее взгляд? Женщина-гладиатор. Чтобы такая, как она, тебя полюбила, надо как минимум загнуться в боливийских болотах.
— Что мне за радость от этого? — рассмеялась я. Надо было прекращать дурацкий разговор, пока мы окончательно не переругались. Я видела, что Борька раздражен, что он ищет выход для своего гнева, а сам беспомощен и жалок, как капризный ребенок. — Просто он очень сексуален. Мне нравится его берет, его улыбка и его сигара.
— За сексуальность в революции! — подхватила Машка.
— Во всем надо видеть светлую сторону, — кивнул Борька. — Ты что-нибудь имеешь против сексуальности? — полез он к Антону.
— Нет, — отчаянно замотал тот головой.
— Значит, мы единомышленники.
— У меня подарок для тебя, — сказала мне Машка. — Эти типы едва все не испортили, ну да ладно… — Машка достала из сумки черный берет. — Держи, и пусть все твои враги сдохнут, — сказала она так серьезно, что пьяные улыбки сползли с наших лиц, а мужики притихли. — Таскаю его третий день.
— Спасибо, — сказала я и повертела берет в руках. — Хочешь, чтобы я его надела?
— Конечно.
— Подожди, — засуетился Антон, шаря по карманам. Достал из бумажника звездочку и прицепил к берету. — Вот теперь надевай.
Я лихо заломила берет на одно ухо, и мы принялись хохотать как сумасшедшие.
— Он обещал с ней не расставаться, — шепнул мне Борька. — Звездочка была его талисманом, с первого ранения, когда он был еще зеленым лейтенантом.
— Что ты там бормочешь? — подозрительно спросил Антон.
— Пытаюсь объяснить девушке, какой дорогой подарок ты ей сделал.
— Если на трезвую голову ты о нем пожалеешь, — улыбнулась я, — обещаю вернуть.
— Не
Мы выпили в атмосфере братской любви и всеобщего счастья, и тут в досягаемой близости от нас вновь появился Рахманов.
— Не возражаете, если я к вам присоединюсь? — спросил он таким тоном, что становилось ясно: он и мысли не допускает, что кто-то способен отказаться от своего счастья.
— А как же твои друзья? — усмехнулся Борька.
— Не друзья. Деловая встреча. Слава богу, она закончилась. Ужасно скучные люди.
Подскочивший официант уже пододвигал ему стул. Так получилось, что Рахманов оказался между мной и Машкой. Взгляд его, обращенный ко мне, был весьма красноречив: оценивающий и сладострастный. Борька не мог не обратить на него внимания — он нервно сжал челюсти, и без того уже красная его физиономия еще больше налилась кровью. Рахманова его нервозность веселила, он принялся что-то рассказывать, и вот тогда стало ясно, что он своего рода гений. Сирена, на зов которой плывут, теряя собственную душу. Элегантный, красивый, остроумный, адвокат был поистине неотразим. Невозможно было не поддаться обаянию его подвижного, мужественного лица, его сильного грудного голоса, магнетизму чуть насмешливой улыбки, магии жестов его рук, больших, крепких, с сильными пальцами. Даже Борька, сам того не желая, слушал с интересом, беспокойно поглядывая в мою сторону. Рахманов был любезен с Машкой, но я чувствовала: говорит он только для меня, — и решила, что из дурацкого желания досадить Борьке. Но в этом желании он зашел слишком далеко, потому что сам увлекся.
Он смотрел на меня и вдруг замирал на полуслове, и взгляд его был — как касание рук, страстный и осязаемый. Борька хмурился все больше, наблюдая за нами, а я смотрела поверх плеча Антона и улыбалась странной шутке судьбы. Рядом со мной сидит человек, который одним движением руки, как император в Колизее, может лишить меня последнего, что еще осталось: моей никчемной, дурацкой жизни. Одно его слово, и я буду петь под его дудку или вовсе без музыкального сопровождения, а он тратит столько слов, чтобы мне понравиться. Чем больше сил сейчас у него уходит на обольщение, тем дороже придется мне платить потом. Над этим стоило подумать. Но тут в голову пришла непрошенная мысль: а вдруг это шанс? Говорят, раз в жизни он выпадает каждому. Королевский случай. Ведь иногда и шлюхи становились маркизами. Вчерашняя маркитантка, привыкшая к пинкам и затрещинам солдатни, назавтра просыпалась чуть ли не императрицей. Плевать мне на империю, мне бы вырваться. И вытащить Машку. Послать Ника к чертям и раз в жизни доставить себе удовольствие: увидеть бессилие на его роже.
«Смотри, как бы твои мечты не вышли тебе боком», — ядовито напомнила я самой себе.
— Вам очень идет этот берет, — улыбнулся Рахманов.
— Она обожает Че Гевару, — сказал Борька. — Так что тебе ничего не светит.
— Мне нравятся романтичные девушки. — Улыбка Рахманова стала шире. — Кстати, Че Гевара мне тоже нравится.
— Серьезно? И чем же?
— О господи, не начинайте снова! — взмолилась Машка. — Команданте сегодня в гробу перевернется от ваших глупостей.
— Он царит в ее сердце, — хихикнул Борька и повторил: