Ночь поющих птиц
Шрифт:
— Я никогда не была влюблена. Я не уверена, что вообще понимаю, что значит «быть влюбленной».
— Тогда тебе ни в коем случае не стоит выходить замуж за Фелипе!
— Но разве исключена возможность, что я еще влюблюсь в него?
— Если ты уже не влюбилась, то да!
— А вы не думаете, что, быть может, он любит меня?
Уиллоу закурила, достав сигарету из портсигара со своими инициалами, выложенными бриллиантами на крышке, покачала головой и сочувственно рассмеялась.
— Мое бедное дитя, — вздохнула она, — ты не питаешь иллюзий по этому поводу, не так ли?
Анжела, не смутившись, продолжала смотреть на нее:
— Вы не думаете, что он хоть немного
В ответ та снова покачала головой.
— И тем не менее вы думаете, что вполне вероятно, что он влюбится? В кого-то еще?
Уиллоу попыталась принять смущенный вид, потом сняла темные очки, наклонилась вперед и накрыла рукой ладонь Анжелы, лежащую на столике.
— Мое бедное дитя, — повторила она, — ты ведь совсем не знаешь Фелипе, правда? Совсем не знаешь! Тебе навязали этот брак, и через несколько недель ты будешь связана с человеком, который для тебя настоящий незнакомец. Для меня это звучит просто ужасно!.. Поверь мне, это действительно так! Потому что я знаю Фелипе, и я… я…
— Вы не любите Фелипе, миссис Раддок, — с убеждением, потрясшим опытную женщину, сказала Анжела. — Если и любите, то это не та любовь, которая могла бы представлять для него ценность. Но вы ведь считаете, что он влюблен в вас? Может быть, уже давно?
Уиллоу беспомощно пожала плечами:
— Я уже сказала: я считаю, что любовь к женщине может изменить его, и, если бы Фелипе женился на мне, я могла бы изменить его. Вместо эгоистичного мужчины, какой он сейчас, он был бы совсем, совсем другим, уверяю тебя.
Она грациозно стряхнула пепел с сигареты в пепельницу, снова надела очки, откинулась на спинку кресла и взглянула в яркое голубое небо.
— Фелипе — это смесь противоречий: сейчас холодный, трезво мыслящий, а через минуту горящий и податливый, как воск. По крайней мере, я вижу его таким! Я была счастлива в замужестве, но, даже несмотря на это, я всегда ощущала его шарм. Я легко могла бы влюбиться в него, если бы он хоть немного поощрил мое чувство, и я абсолютно уверена, что, если бы можно было убрать эту странную помолвку с тобой, он полностью бы отдался радости любить меня! И быть любимым мной! Я уже предупредила тебя, что он из тех людей, которые должны любить, иначе с ним невозможно будет жить. Действительно невозможно! И поэтому все здесь зависит от тебя — ты должна вырасти, пока не поздно, сказать бабушке, что отказываешься исполнять ее приказы, и — отказаться от него! Он отпустит тебя без малейшего сомнения, если ты сама попытаешься освободиться. Я знаю, и именно поэтому я рада, что наш разговор состоялся гораздо раньше, чем я надеялась.
Донья Миранда, постукивая тросточкой, приближалась к ним. Уиллоу тут же умолкла, а потом опасливо предупредила:
— Идет твоя бабушка! Больше ни слова!
Анжела немедленно поднялась и уступила место бабушке. Уиллоу все так же расслабленно лежала в кресле, и донья Миранда с явным неодобрением взглянула на нее, садясь в кресло внучки и с облегчением вздыхая, хотя ее темные глаза сверкали подозрительно ярко.
— Спасибо, дитя мое, — сказала она. — Теперь мне тяжело ходить, даже опираясь на трость. Боюсь, это все мой ревматизм. — Потом ее взгляд снова переместился на почетную гостью ее будущего внука. — Надеюсь, вам здесь нравится, сеньора Раддок? — осведомилась она. — Сегодня утром я видела из окна, как вы купались в море. Но по сравнению с моей внучкой плаваете вы плохо. Вы входите в воду почти раздетая, но и то немногое, что остается на вас, видимо, вам мешает.
Уиллоу печально взглянула на Анжелу и горестно улыбнулась, пожав плечами. Этот жест говорил: она прекрасно понимает, что донья Миранда не одобряет ее и сегодня собирается высказать все начистоту.
Анжела едва обратила на это внимание. Она размышляла над тем, что услышала от Уиллоу, и хотя нельзя было сказать, что она потрясена, но у нее появилось много пищи для раздумий.
Ее стало еще больше, когда общество на двух машинах поехало на обед к родственнику дона Фелипе, резиденция которого находилась поодаль на морском берегу. Хотя Фелипе и посадил Анжелу на почетное место рядом с собой, слова, сказанные им, когда они отправились в путь, будто забрали в себя все тепло горячего испанского солнца.
— Пока мы здесь, я должен попросить тебя не купаться одной по утрам; собственно, я предпочел бы, чтобы ты вообще не купалась.
— Но я же не ношу бикини, — невыразительно заметила она, глядя через ветровое стекло на белую дорогу.
— Дело не в этом!
— Миссис Раддок носит бикини, и вы с ней купаетесь. Почему бы и мне не купаться, если я не ношу бикини и мой купальник абсолютно пристоен?
— Потому что я этого хочу, а когда я ясно выражаю свои желания, то ожидаю, что к ним отнесутся с должным уважением, — как бритвой отрезал Фелипе, и у нее пропало всякое желание продолжать этот разговор — или любой другой, если уж на то пошло.
Глава 8
Родственник дона Фелипе оказался очаровательным пожилым мужчиной, имевшим слабость к женскому обществу и настолько не похожим на дона Фелипе, что Анжела удивилась. После более чем получасового молчания жениха по дороге на виллу она испытывала потребность во внимании и заботе и получила и то и другое от дона Хосе Мартинеса.
Он явно был очарован ею с того самого момента, как поприветствовал гостью, когда та вышла из машины. И хотя он уделял достаточно внимания и другим дамам, именно Анжеле предложил руку, ведя ее в дом, и именно ее выделил как почетную гостью, усадив справа от себя за обеденным столом.
В последний момент донья Миранда передумала ехать с ними, опасаясь, что путешествие среди дня будет для нее слишком тяжелым, и поэтому было естественно, что Анжела, как будущая родственница, удостоилась такого особого внимания. Но сама она была очень благодарна дону Хосе за заботу, особенно когда заметила, что, как только они вошли в дом, Фелипе откровенно попытался переключить часть его радушия на Уиллоу.
Миссис Раддок притворилась, что великолепие дома, прекрасная коллекция портретов, дорогого фарфора и прочих предметов искусства повергли ее в благоговейный трепет, и Фелипе взял на себя обязанность провести ее по галерее, где были развешаны строгие семейные портреты, и показать тех из своих предков, чьих изображений не было на его вилле. А потом они отправились в маленький кабинет, где были выставлены медали и бесценные манускрипты, и прошло немало времени, прежде чем появились снова и угостились аперитивом, который остальные уже допивали.
Анжела предпочла бы фруктовый напиток, но дон Хосе настоял, чтобы она выпила чего-нибудь покрепче. Он заверил ее, что содержимое его винного погреба выше всяких похвал. Так что вернувшийся Фелипе обнаружил Анжелу стоявшей со стаканом хереса в руке и смотревшей на него так, словно она не знала, что с ним делать дальше. Дон Хосе высоко поднял свой стакан и сказал тост в ее честь; когда же подошел Фелипе, он включил в свой тост и племянника.
— Ты сделал великолепный выбор, Фелипе, — объявил он. — Твоя невеста очаровательна и так молода, что меня приводят в отчаяние мои преклонные годы. Если бы я был хотя бы на несколько лет помоложе! — Он улыбнулся и поклонился Анжеле. — Нужно ли мне договаривать? — спросил он ее с изысканной любезностью.