Ночь упавшей звезды
Шрифт:
Мадре слегка вздрогнул от грохота, скосил глаза в сторону двери и растерянно произнес:
– - Твой глинт... пропал.
Но через минуту уже забыл и про глинтвейн, роняя меня к спинке кресла и освобождая от остатков одежды.
Я скользнула ладонью по его волосам, потом по щеке и шее, спускаясь к плечу... почувствовала, как напряжено его тело... как тяжелеет дыхание... прижалась сильнее... мед и горечавка, боль пополам с нежностью... и мир в осколки...
Поток длинных белых волос опустился мне на лицо и смешался с рыжими прядями. Преграды между нами рухнули.
Я пошевелилась. Рука снова заболела, искусанные губы пересохли, и сильно хотелось пить.
Он словно почувствовал, потянувшись к столику, налил в кубок воды. Вновь устроился рядом и, ласково убирая волосы с моего лба, поднес напиться. Потом окинул меня взглядом и улыбнулся:
– - Ты не замерзнешь?
– - Да, сейчас, -- я, смутившись, опустила глаза. Поискала на полу одежду и медленно натянула на себя.
– - Спасибо.
Мне было неловко. Я не знала сейчас, что делать и что говорить. Страсть отхлынула, и мне было больно, что больше уже не будет ничего. Кто я для мевретта: давняя, внезапная прихоть... будущий враг... вряд ли что-то большее.
Элвилин встал, не спеша оделся и повернулся ко мне:
– - Что-то не так?
– - он обнял меня за плечи.
– - У тебя сейчас было такое лицо...
– - Н-нет, все хорошо, господин мевретт. Спасибо.
Мадре нахмурился:
– - Послушай. Я тебе не господин мевретт. Меня зовут Одрин. И отныне и навсегда для тебя я буду Одрин. Пожалуйста, не нужно делать из меня бездушное чудовище...
– - он осторожно чмокнул меня в ухо.
– - Я не делаю из вас бездушное чудовище, Одрин, -- я повернулась к лилейному.
– - Но вы же сами понимаете, что это...
– - я хрипло откашлялась, -- что сказка не может... осуществиться. Но эта ночь... я буду с тобой, если ты хочешь.
– - Я хочу, -- элвилин серьезно посмотрел мне в глаза.
– - Я не просто хочу. Я по-другому уже не сумею, -- он вздохнул и провел пальцем по моей щеке:
– - И давно ты перестала верить в сказки, девочка?
Мне захотелось крикнуть: "С тех пор, когда услышала от кого-то: "Твоя любовь -- это болезнь", -- и в меня словно ударила молния"... Но ведь если сказки нет -- это не значит, что ее нет вообще, просто ее нет для меня...
– - Я не... а впрочем, для тебя... для вас наши годы -- пустяк... но мне... Нет, не лгите мне так, а то я поверю, и...
– - я раненой ладонью замахнулась по поручню кресла. Чтобы отрезвить сумасшедшую голову, чтобы перестать надеяться.
– - Для меня твои годы -- не пустяк...
– - Мадре перехватил мою руку. Поднес к губам и начал осторожно целовать по очереди пальцы.
– - Ты не знаешь... Долгая жизнь -- это проклятье... лучше уж так, как вы -- мимолетно, но прекрасно... бабочкой над огнем.
Я горько рассмеялась, не пытаясь освободиться.
– - Ничего прекрасного в этом нет... сперва надежда, а потом боль, болезни, старость... Я... не хочу об этом, -- я покачала головой.
– - Хочу, чтобы огонь горел. И молнии... не могли до
– - А ты думаешь, что напиться -- лучший выход?
– - Одрин взял в ладони мое лицо и стал нежно целовать мокрые ресницы.
– - А молнии?
– - он уложил мою голову себе на плечо, -- они не доберутся. Я обещаю.
Ну что еще остается? Только сдаться на волю этого мужчины, непробиваемого, как стена... и самой его целовать, взахлеб, доверчиво, отважно.
Он улыбнулся и спросил:
– - А тебе здесь удобно? Если хочешь, пойдем ко мне, там уж точно никто без разрешения не войдет.
– - Пойдем, -- сказала я, не размыкая рук.
Одрин рассмеялся, легко подхватил меня на руки и вышел в коридор.
Глава 6.
В открытое окно неимоверно дуло -- наполовину сорванная массивная портьера была отдернута, распахнутая рама, ощерясь остатками стекла, ритмично хлопала. Шум льющейся с неба воды заглушил шаги мужчины, внесшего меня в кабинет. Я, все еще до конца не придя в себя, подумала, что к этому безобразию со шторами имею весьма непосредственное отношение, и изобразила полнейшую непричастность, на всякий случай закрыв глаза. Почувствовала, что меня сажают в кресло, со странной смесью сожаления и облегчения разомкнула руки и осторожно глянула на Одрина из-под ресниц.
Он, не торопясь, подошел к столу и начал наливать что-то из серебряного кувшина в изящные бокалы, похоже, тоже серебряные и изрядно потемневшие от времени. Пользуясь моментом, я с интересом его разглядывала. Элвилин стоял, повернувшись боком к камину, сосредоточенно опустив голову. Первое, что бросилось мне в глаза -- это его ловкие кисти с длинными пальцами, на правой руке неясно блеснул в свете очага массивный перстень. "Длани..." -- пронеслось в моей голове и я, с трудом сдержав улыбку, отвела взгляд от рук и уставилась на его профиль. Волосы старшего мевретта были в беспорядке, шнуровка на тонкой шелковой рубашке завязана кое-как, и я, не сдержавшись, тихо хихикнула.
Он с улыбкой повернул голову и спросил:
– - Кажется, кто-то хотел напиться?
Я смущенно кивнула, и Мадре, подойдя к моему креслу и усевшись рядом на подлокотник, протянул мне бокал, неровная поверхность которого приятно холодила руки. Я почувствовала боком тепло чужого тела, почему-то смутилась еще больше, с показной бравадой сказала:
– - Ага, -- и выпила залпом чуть кисловатый напиток. Огонь пробежался по жилам, мне стало тепло и море по колено...
– - Знаешь, есть примета: если выпить за кем-то из того же бокала, можно прочесть его мысли.
– - Хм...
– - Одрин удивленно приподнял одну бровь и заглянул в мой бокал: -- Так там больше ничего нет... Или ты имеешь в виду, что, поскольку это мой бокал, то ты знаешь, о чем я думаю? Интересно...
– - он скрестил руки на груди и хитро подмигнул: -- Поделишься?
Его глаза смотрели на меня пристально и тепло. Сейчас, когда свет от камина не падал на его лицо, я снова заметила, что они слегка светятся в полутьме. Осознание того, насколько мы разные, опять навалилось на меня удушливым одеялом, и я грустно сказала: