Ночи и рассветы
Шрифт:
Последние слова были заглушены хохотом.
— Ах, черт его побери! Он просто неподражаем! — проговорил сквозь смех Кацотакис, вытирая слезы.
— Что это у вас? — спросил Зойопулоса лысый. — И где только он добывает эдакое?
Господин Карацопис нагнулся к уху Кити:
— Сегодня Ненес в ударе!
— Это, дорогие мои, — продолжал Зойопулос, оставляя шутовской тон, — новая прокламация ЭАМ.
И он, торопливо бормоча, прочитал текст:
— «Наступил критический момент… время действия, борьбы и жертв… Грек-рабочий, ремесленник, служащий, интеллигент и так далее
— В славный ЭАМ! — крикнул Кацотакис. — А внизу? Ты не обратил внимания, Ненес? Хи-хи-хи! — Им овладел новый приступ смеха. — А внизу-то подпись ЭАМ! Сами себя хвалят!
— Никто меня не хвалит, так я сам себя похвалю! — крикнул лысый.
— Вот-вот!.. Хи-хи-хи! — Кацотакис так и трясся от смеха.
Смеялись и гости.
— Однако… Однако! — Господин с усиками повернулся в своем кресле, выжидая, когда восстановится тишина. — Однако, друзья мои, мы смеемся, а они делают свое дело. Я считаю положение очень серьезным. Тут не до смеха!..
Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, который еще вытирал глаза и с трудом переводил дыхание. Он помахал рукой: «Подождите», — положил платок в карман, обвел всех глазами и остановил свой взгляд на усатом.
— Ты прав, дорогой Георгос. Несколько месяцев назад я звонил генералу. Я сказал ему, что ко мне приходили из ЭАМ и прощупывали меня. Я назвал ему имена. «Андреас, — Кацотакис снова воспроизвел голос генерала, — если бы все греки выполняли свой долг, как ты, зло было бы задушено в зародыше».
— Не знаю, как в чем другом, но по этой части генерал… — проговорил лысый, так и не закончив свою мысль.
— Да, но факт налицо. Число коммунистов удвоилось!
— Позвольте и мне вставить слово, — вмешался Карацопис. — Мне есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, в моем городе насчитывалось около четырехсот коммунистов. Всех без исключения мы отправили в ссылку. А знаете, сколько их сегодня?.. — Карацопис сделал многозначительную паузу. — Свыше четырех тысяч!
— Но это… это… — попытался что-то сказать Кацотакис.
— В десять раз! — развел руками лысый.
— Размножаются прямо как кролики! — сказал усатый и дернул ус.
— А в моей деревне, господин Андреас… — начал помещик.
Но никто не стал его слушать. Только Кацотакис улыбнулся ему и тут же повернулся к лысому:
— Поразительно! Коммунисты, видите ли, сумели отравить молодежь. Послушайте, господа, что случилось с нами позавчера. Возвращались мы с Георгией от господина Марантиса. Было уже поздно. Неподалеку отсюда, за углом, шайка босоногих малевала стены. Как видно, полиция обнаружила их. Началась стрельба. Мы забежали в какой-то переулок. Едва стихли выстрелы, подходит… кто бы вы думали? Девочка. Господи помилуй! Берет она Георгию за руку. «Не бойтесь, говорит, товарищи! Вы далеко живете? Я провожу вас». И у нее был пистолет, господа! Да-да, она довела нас с Георгией до самой двери. Вот такусенького росточка кровопийца, хи-хи!.. — Кацотакис снова полез в карман за платком.
— Это правда, господа! — подтвердила госпожа Георгия. — Неужели у них нет дома, нет семьи? Боже мой!
— Ничего, госпожа Георгия, — сказал Зойопулос, — если так
— Сохрани господь!
— Ха-ха-ха! — засмеялся Карацопис. — Что ни говорите, мадемуазель Кити, а он сегодня в ударе.
— А почему бы и нет, мама? — сказала Кити. — Я вооружусь пистолетом и пойду защищать народную свободу!
— Да! — крикнул Зойопулос. — Мы будем защищать народную свободу от тяжелого сапога завоевателей и их лакеев! Мы будем бороться за народно-демократическую Грецию!
— Чудесно! — подхватил Джери. — Я тоже за республику!
Все засмеялись.
— Что касается тебя, молодой человек, — среди общего шума крикнул Зойопулос и погрозил пальцем, — я всегда подозревал, что ты переодетый комиссар.
Однако усатому было не до шуток.
— Вместо того чтобы смеяться, господа, — я направляю свой упрек главным образом в адрес молодежи — давно пора действовать!
Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, но госпожа Георгия не дала ему говорить.
— Ну, довольно! — сказала она и встала. — Прошу к столу, господа! — И первой вышла из зала.
Мужчины тоже встали. Карацопис рыцарски склонился перед Кити и пропустил ее вперед.
— Кити! — окликнул Джери, держа за руку Космаса. — Мы здесь!
Кити взглянула на Джери и молча вышла. Джери задержал Космаса в зале:
— Подожди немного. Пусть уйдут старики.
— Эй, озорник! — крикнул ему от дверей Зойопулос. — Что там за секреты? У меня столько новостей для тебя…
— Терпение, Ненес! Минутку! — Джери повернулся к Космасу: — Так вот, упрямец, она на тебя обижена. Иди и проси прощения.
Их позвали:
— Джери! Эй, заговорщики!
Джери потянул Космаса за собой в столовую.
— Ну, негодный мальчишка! Ты попросишь у нее прощения?
V
В зале Кити ни разу не удостоила его взглядом. И даже когда Джери позвал ее, она сделала вид, что не заметила Космаса. Так же она вела себя и в столовой. Ее посадили между Карацописом и Бевасом, до сих пор молчаливо отсиживавшимся в углу зала. Теперь, возле Кити, он заметно оживился. Оба соседа Кити из кожи лезли, чтобы угодить ей. Она по очереди дарила им улыбки, а время от времени роняла слово, и прежде чем оно успевало слететь с ее губ, поклонники благодарно кивали головами.
Кацотакис и госпожа Георгия сидели во главе стола. С правой стороны от судьи поместился лысый, а рядом с госпожой Георгией господин Георгос с усиками. Космас оказался между Джери и одним из двух торговцев маслом, и хотя заметно было, что тот вылил на себя флакон лаванды, запах масла все-таки одерживал верх. Напротив сидели Зойопулос и помещик из Филиат.
Госпожа Георгия угостила гостей прекрасным рыбным супом, вслед за которым подали рыбу под майонезом. Гости, не жалея слов, расхваливали кулинарное искусство госпожи Георгии. Зойопулос окунул свой палец в соус и демонстративно облизал его, после чего Бевас, комплименты которого получили высшую оценку, признал себя побежденным, а господин Карацопис еще раз наклонился к Кити и сказал, что Ненес сегодня в ударе.