Ночная фиалка
Шрифт:
– Люблю… Люблю… Люблю…
Она нагнулась и подтянула его голову к губам, словно прося поцелуев в губы. И он стал целовать ее губы. И она отвечала ему также страстно, глубоко и полно. И его язык приходил к ней в рот. И ее язык приходил к нему в рот. И они встречались на границе ее рта и изведывали губы друг друга. И он встал перед ней на колени и уперся головой в лобок, покрытый ажурными трусиками. И он через трусы поцеловал ее в горячий лобок. И она дрогнула и застонала. Он обнял ее бедра руками и провел снизу-вверх, прижимая руки к бедрам. И на талии его пальцы нащупали запретную границу упругую, растягивающуюся, которая плотно прилегала к ее телу. И он запустил пальца под резиночку и начал медленно делать все, чтобы ажурный материал начал сползать. Он целовал ее лобок, пах и покусывал ее тело под трусиками. А она стонала. И откинув голову
Она слушалась его движений, слушалась его пальцев и рук. Угадывала его желания и подчинялась им. Он доводил ее до экстаза до умопомрачения только касаниями и поцелуями. Они словно ходили по райским кущам и заходили в тайные, заповедные места, куда посторонним вход запрещен. Он являлся ее проводником, ее поводырем. И она то закрывала глаза, то открывала их, чтобы понять его движения лучше и откликаться. Он целовал ее, и она отклонялась под его руками. Она падала в пропасть и вдруг понимала, что он держит ее руками. Она ложилась на простынь, и ей казалось, что ее укладывают в колыбель. И его касания, его поцелуи вызывали истечение ее и маленькие сладкие конвульсии. Но она понимала, что это все еще только подготовка к главному, к главной сладости, к слиянию и восторгу. И в какой-то момент, когда его ласки ослабевали, она сама с силой хватала его тело, чтобы ощутить его силу и испросить новых ласк. И он снова приникал к ней и целовал.
Он повернул ее так, чтобы она легла рядом с ним. И наклонился, изгибая шею, и стал целовать ее снова и снова. В этот миг он походил на лебедя, как на картине Микеланджело «Леда», когда Зевс прилетает к Леде в виде прекрасного лебедя и соблазняет Леду своей белоснежной красотой, и совокупляется с ней, прикрывая место соития, как ажурной занавесочкой, распушенным белым хвостом. В этой картине было столько экспрессии, столько страсти. И белый лебедь обладал ею распластав себя над Ледой и поместив себя между ее ног. Только он был еще на пути к обладанию предметом своей страсти. Голова кружилась. Он ничего не понимал и только хотел ее сути, ее тела и ее души.
Она словно теряла сознание, уходя в неведомые дали. И возвращалась, видя, что она уже обнажена и лежит на простыни. Она открывала глаза и закрывала. То, что она ждала, приближалось к ней, чтобы войти довести до экстаза и раствориться в ней новой жизнью.
Он струился к ней в желании. Ласкал ее груди, ее плечи, и целовал, целовал. Он словно забывал, что нужно делать дальше и наслаждался тем, что было ему доступно. И когда нежность и ласки достигали пика он чувствовал, что подъем чувств заканчивался, тогда он двигался дальше, приближаясь к заветному. От нетерпения он сглатывал слюну, вздрагивал и двигался навстречу наслаждению. Он чувствовал ее всю через поцелуи, через ласки. И теперь ему представлялось снова познать ее всю. Его крепость достигла предела. И напряжение шло от паха через все тело, подкатывало к горлу комком и стучало в висках. Он входил в нее осторожно, словно мальчик продирался сквозь кусты, словно ослепший от счастья мужчина, ищущий вход в рай на ощупь. Он входил медленно, чтобы не причинить ей вреда. И она, не выдержав вожделения, сама стала ему помогать входить в себя. Они сливались в движениях и в желаниях. Он входил в нее и узнавал ее вновь и вновь. И он вошел в нее и ощутил пахом ее пах. Он был горячий и трепетный. Они построили мост между собой, по которому пошли, потекли токи бесконечной любви.
– Любимый… – говорила она.
– Любимая… – говорил он.
– Любимый…– говорила она.
– Любимая…– говорил он.
Они двигались навстречу друг другу. Спешили, стремились, тянулись, дотягивались. И все время им казалось мало от того, что они достигли. Все время хотелось большего.
И она постанывала и шептала:
– Как хорошо…
И он шептал ей:
– Ты моя… Чувствуешь меня?
– Да, чувствую…
– Я входу в тебя… Вхожу… И растворяюсь новой жизнью.
– Да, милый…
– Я живу в тебе… Ты моя…
– Любимый, – снова говорил он.
– Любимая, – снова говорил он.
И они подвигались к тому моменту, когда соки начинали их переполнять и вулканы набрякли чувственной лавой, начинали шевелиться, двигаться и дышать. И дыхание становилось бурным и сбивчивым. И вот наступило напряжение, которое переросло в землетрясение, которое чувствовали только они и которое заставляло их вздрагивать, а губы начинали провожать стоны. И толчки становились сильнее и сильнее и вот потекла лава извержения… Горячая животворящая, свежая, пахнущая новой жизнью… И они не останавливались, а все также стремились к друг другу. И лава все текла и не останавливалась. Только толчки становились слабее и речка, которая из них вытекала лавой, становилась менее полноводной. И они, провожая последние толчки, снова целовались. И толчки замолкали, стихали, превращаясь в эхо тех, которые были прежде.
И едва они разъединялись, как руки снова тянулись от него к ней и от нее к нему. И они снова целовались, и снова принадлежали друг другу. И так происходило много раз, пока они не устали.
Они лежали на спинах с закрытыми глазами, как будто потеряли все в мире и обрели главное. И они поплыли по волнам белого накрахмаленного моря из белой простыни. Дыхание становилось ровнее и тише. Они забылись на мгновение и снова стали медленно возвращаться к жизни. Он взял своей рукой ее руку. Она простонала тихо, нежно и сжала своей рукой его руку. Они заново обретали себя и друг друга. Лежали с закрытыми глазами и руками держали друг друга за руку. Он снова прижался к ней и, не открывая глаза, словно во сне трогал ее тело. Ее талию, ее живот, ее груди, соски, ее шею, ее губы, пупочную выпуклость, ее промежность, нежную и пахнущую его животворящей жидкостью.
Она ощущала его губы, новые поцелуи, его пальцы, руки и сама, узнавая, трогала его тело. Она испытывала стыд, желание и еще что-то другое. Это была другая жизнь. Жизнь новых ощущений. Когда она руками трогала его тело, его незнакомые места, его принадлежности и узнавала их, догадывалась о том, что она трогала, все понимая и ощущая, то потом она открывала глаза и видела то, что она представляла себе, когда происходило узнавание нового и то, что она ощущала недавно, только что в себе.
Они забылись коротким сном. Хрупкая тишина окутывала их, помывочную и всю баню. Казалось, они сами стали источниками звуков. Слышалось дыхание, слышались шорохи рук, шуршание белья. Они тонко чувствовали друг друга и то, что их связывало теперь.
– Ты спишь? – прошептала она.
– Нет, – прошептал он.
– Почему у тебя закрыты глаза?
– Чтобы лучше все ощущать, впитывать и думать.
– О чем ты думаешь?
– О тебе.
– Что именно?
– Какая ты.
– И какая я?
– Удивительная.
– Еще…
– Самая лучшая из всех.
– Правда?
– Да.
– Мне кажется, что я тебя знаю и совсем не знаю, – сказала она.
– Человека можно узнать по тому, как он говорит, какие он делает движения, какие у него привычки, какая мимика.
– Что ты обо мне узнал?
– Что ты страстная, чувственная и чуткая.
– Еще какая?
– Мне, кажется, я понял тебя всю. Передо мной твой образ и я знаю, как ты поступишь в следующий момент. Этот отпечаток тебя теперь находится навсегда во мне.
– Я тоже тебя узнала. Через твои стоны, через твои движения и твое стремление, Ты деликатный, проникновенный, ответственный.
– Я себя таким не знал. Это ты меня таким делаешь.
– Как ты понял, что я такая?
– Через близость. Когда человек от тебя далеко, то ты его плохо видишь и не представляешь какой он. Когда он подошел к тебе ближе, ты можешь сказать, какое у него лицо, какие глаза, нос, губы. Когда он подходит и становится совсем близко, то ты плохо видишь его в отдельных частях. Но включается внутреннее зрение. А когда вы становитесь совсем близкими и проникаете друг в друга, то включается не только внутренне зрение, но и отстраненное, астральное зрение, и ты видишь человека всего. Он отпечатывается в тебе и становится твоей частью.