Ночная смена
Шрифт:
Когда Винсент поднимает голову, в его глазах горделивый блеск.
— Вот так.
У меня не хватает духу отпустить остроумный комментарий или запустить ракету самосознания по поводу того, как, должно быть, выгляжу под этим углом или какова я на вкус. Мир сузился до одной маленькой точки света. Все мое лицо горит. Даже шея и грудь.
— Это твой день рождения, — говорю я, делая слабую попытку пошутить. — Разве не я должна сделать подарок?
— Поверь, Холидей. Ты и есть мой подарок.
А потом он наклоняет голову и прижимается ко мне ртом.
Винсент двигает языком и просовывает один палец внутрь, и клянусь, он входит чертовски легко.
Но этого недостаточно — даже близко нет, поэтому я приподнимаю бедра, добиваясь большего трения, большего давления, чего угодно.
Винсент хмыкает и отстраняется, чтобы вставить никому ненужный комментарий.
— Такая жадная.
— Перестань дразниться, — требую я, резко дергая его за волосы.
Ответный стон Винсента щекочет внутреннюю сторону бедра.
— Я просто хотел убедиться, что не причиняю тебе боль.
— Заткнись на хрен!
Это делает свое дело.
Винсент вводит в меня второй палец. Растяжка великолепна — ровно настолько, чтобы я действительно почувствовала это, когда он раздвигает пальцы внутри, надавливая на противоположные стенки и растягивая мышцы.
Я стону и позволяю голове упасть назад, веки закрываются.
— Хорошо? — спрашивает Винсент.
— Мхм…
— Хорошая девочка.
Сдавленный смех вырывается из горла.
— Что не так? — говорит Винсент. — Думал, ты хотела, чтобы я продолжал говорить.
Я поджимаю губы и определенно не собираюсь признаваться, что эти два слова… что-то делают со мной.
Хотя Винсент знает.
Чувствует.
И я слышу по голосу, что он дразнится.
— Я имела в виду, вести хорошие разговоры. Не грязные. Грязные разговоры — это… — он вынимает пальцы почти до конца, затем засовывает их обратно под новым, лучшим углом, — слишком, — хриплю я, потеряв нить разговора.
— Так значит не хочешь, чтобы я сказал, какая ты горячая и влажная? — спрашивает Винсент, изображая невинность. — Не хочешь, чтобы сказал, что с тебя капает? Что не могу дождаться, когда ты испортишь простыни? И я определенно не должен говорить, как крепко ты сжимаешь мои костяшки пальцев и какая чертовски сладкая на вкус, верно?
Я открываю рот, полная решимости послать его.
Вместо этого вырывается низкий горловой стон.
— Молодец, Холидей.
Винсент двигает пальцем медленными, изнуряющими движениями и прижимается лицом к внутренней стороне моего бедра, целуя кожу и бормоча слова похвалы, которые я едва улавливаю из-за звука колотящегося сердца и влажного хлюпанья, доносящегося оттуда, где мы соединены. Я упираюсь пятками в матрас и сжимаюсь.
Винсент стонет, движения замедляются, прежде чем он переносит вес и начинает давить
Я издаю что-то вроде сдавленного полу-стона, полу-хрипа, потому что это просто несправедливо. В тех немногих случаях, когда я пробовала трогать себя пальцами, это было пустой тратой усилий. По итогу просто вспотела и была не в восторге, руку свело судорогой, а спина болела от того, что я извивалась в печальной попытке дотянуться до чего-то.
Чтобы почувствовать то, о чем рассказывали в любовных романах. Просто подумала, что я одна из многих женщин, которые предпочитают стимуляцию клитора проникновению.
Я думала, что знаю себя.
Но, похоже, ошибалась, потому что, когда пальцы Винсента снова сгибаются и задевают нежное местечко внутри вдоль передней стенки, я чуть не кончаю.
— Это, — выдыхаю я. — Сделай это еще раз…
Слова едва слетают с губ, как пальцы Винсента снова прижимаются к передней стенке. Но на этот раз его другая рука обхватывает бедро, прижимая меня к себе и тыльной стороной ладони он касается нежной кожи между лобковой костью и пупком. Надавливает.
Мои мышцы трепещут, пресс сокращается, а бедра выгибаются под руками Винсента. Но он держится стойко, как непоколебимая стена из мышц и костей.
Я прижата.
Некуда идти.
И веутри поднимается волна, угрожающая смыть меня прямо за край чего-то огромного и немного пугающего. Я хватаю Винсента за запястье, не уверенная, пытаюсь ли убрать его руку, чтобы сказать, что что-то назревает и что масштабы этого пугают, или пытаюсь прижать его ближе, потому что думаю, что действительно могу убить его, если Винсент прекратит то, что делает.
— Не сопротивляйся, — бормочет он.
— Винсент, — говорю я, и это предупреждение — или, может быть, мольба. Не могу сказать.
— Я рядом, Кендалл, — говорит он. — Кончай.
Он снова прижимается ртом к моему центру и сильно сосет.
Узел внутри затягивается и одним рывком развязывается.
Веки трепещут. Рот приоткрывается. Я впиваюсь ногтями в кожу и волосы Винсента, непроизвольно напрягаясь, хватая ртом воздух. И затем давление проходит сквозь меня, как волна во время шторма, оставляя после себя вялые мышцы и сверхчувствительные нервы. Я дрожу и всхлипываю под ним, но Винсент не унимается. Он продолжает давить, сжимать, посасывать, пока я не прижимаюсь к его голове и умоляю, в путанице слов, которые даже не могу разобрать, о пощаде.
Матрас прогибается и подпрыгивает, а затем Винсент снова оказывается надо мной и прижимается поцелуем к губам. Я слишком ошеломлена, чтобы делать что-либо, кроме как подражать. Язык неуклюж, а дыхание все еще учащенное. Когда Винсент отстраняется, чтобы посмотреть на меня, его глаза — самого теплого оттенка карего — сверкают чем-то вроде триумфа и удивления.
Я чувствую себя более чем красивой.
Чувствую себя гребаной главной героиней.
И теперь во мне растет новый голод, вызванный этим приливом уверенности.