Ночная смена
Шрифт:
— Так почему же смогла по-настоящему растерзать Винсента, когда вы были только вдвоем, но нам с Харпер пришлось физически затащить в баскетбольный зал, чтобы заставить тебя трахнуться с ним? А? Что все это значит?
— Потому что я нервничала, — бормочу я. — Я не сильна в таких вещах, Нина. Я не такая…
— Как другие девушки?
— Я не это имела в виду!
Нина фыркает, поворачивается, чтобы поставить любимую кружку на полку, а затем захлопывает дверцу шкафа. Когда снова поворачивается ко мне, выражение ее лица такое материнское, что возникает ощущение,
— Я люблю тебя, Кенни, — говорит Нина. — И это значит, что я должна сказать, когда ты неправа, прежде чем все будет испорчено.
Я думаю о лице Винсента, залитом пурпурным и голубым светом от гирлянд на вечеринке. Прерывистый вздох, который он изобразил пожатием плеч.
Я и так уже все испортила.
— Можешь, пожалуйста, перестать обращаться со мной как с ребенком, — умоляю я Нину. Меня подташнивает. — Только потому, что тебе нравятся вечеринки, это не значит, что и мне должны. И только потому, что ты ходишь на кучу свиданий и постоянно встречаешься с людьми…
— Значит, я лучшая подруга-шлюшка?
Я хмурюсь.
— Что?
— Я просто говорю, — Нина пожимает плечами. — Звучит так, словно ты бедная главная героиня — девственница, а я лучшая подруга — шлюшка, которая рядом только для того, чтобы подбодрить, пока ты бегаешь за парнем. Я персонаж второго плана. Сюжетный ход. Я одолжила свое самое модное боди, потащила тебя на вечеринку — потому что не дай Бог книжному червю пойти на вечеринку по собственной воле — а потом стратегически выскользнула из поля зрения, чтобы ты могла побыть с золотым мальчиком наедине, — она складывает влажное кухонное полотенце на столешнице и гордо похлопывает по нему. — Я лучшая подруга-шлюшка.
— Нет, это не так, — протестую я. — Ты не шлюха, Нина.
— И ты не ребенок. Так что перестань вести себя как один из них.
Я так ошеломлена и тело так дрожит, что все, о чем могу думать, это соскользнуть с кухонного табурета и умчаться в комнату.
Как ребенок.
* * *
Следующие несколько дней были ужасными.
Чосер надирает мне задницу. Потом узнаю, что вскоре начнется изучение Шекспира. Кто-то в здании вынимает мое белье из сушилки и кладет вместо него свое, крадет доллар и тратит впустую час моей жизни. Я спотыкаюсь о бордюр, переходя улицу в кампусе и встречаюсь взглядом с девушкой из класса женской литературы.
Я вообще не вижу Винсента, разве что в очень ярком ночном кошмаре.
«Мы в доме баскетбольной команды, за исключением того, что план этажа весь перепутан и шаткий, как это обычно бывает во сне. Я преследую Винсента и пытаюсь выкрикнуть его имя, но ничего не выходит, а он продолжает растворяться в толпе безликих незнакомцев»
Отвратительная неделя.
Не помогает и то, что мы с Ниной находимся в каком-то ужасном противостоянии в стиле Дикого Запада, а Харпер, которая ясно
Мы не часто ссоримся. Никогда не слонялись по квартире в тишине, приходя и уходя, не сказав ни слова, иногда ожидая, пока на горизонте не будет чисто, чтобы воспользоваться общей ванной. Знаю, в эти выходные у меня будет перерыв в напряжении — группа импровизации Нины отправляется в ночную поездку на фестиваль, а Харпер собирается домой на выходные, чтобы отпраздновать сотый день рождения бабушки.
Не могу сказать, благодарна ли я за то, что у всех нас будет время побыть друг без друга или боюсь возможности того, что противостояние может затянуться на следующую неделю.
Меня тошнит. Я не могу есть.
Потому что теперь, когда могу признаться себе в самом тихом из внутренних монологов, я знаю, что у меня есть три человека, перед которыми должна извиниться.
В четверг вечером я сворачиваюсь калачиком на диване в гостиной с ужасной, скучной, переоцененной антологией сонетов Шекспира. Нина за кухонным столом с учебником истории. Харпер в комнате, дверь широко открыта, она собирает сумку в дорогу. Мы не разговариваем, но приняли решение быть в пространстве друг друга. Это немного пассивно-агрессивно. Также это явный признак, что мы отчаянно хотим заявить о себе, быть увиденным и услышанным, и уладить все.
Я знаю, что должна была извиниться первой.
Но Харпер, из всех нас, та, кто ломается первой.
— Девочки, — объявляет она с порога спальни, голос тихий, усталый и немного разъяренный. — Я правда устала.
И затем ее лицо морщится, а на глаза наворачиваются слезы.
Мы с Ниной замираем, затем начинаем действовать. Я вскакиваю с дивана, Шекспир падает на пол, где ему и место, и спешу через гостиную, в то время как Нина спрыгивает с табурета и обнимает дрожащие плечи Харпер.
— Я устала быть сильной черной женщиной, вот дерьмо, — хрипит она в подмышку Нины.
Может быть, я и превратила Нину в лучшую подругу-шлюшку, подыгрывая стереотипу сексуально раскрепощенной бисексуальной латиноамериканки, но с Харпер у меня получалось и похуже. Я сделала ее циничной, сильной, трудолюбивой подругой и проигнорировала тот факт, что на вечеринке у нее тоже все взорвалось перед носом.
— Черт, — говорю я, с удивлением обнаруживая, что тоже плачу. — Прости, о Боже, это слезы белой женщины.
Харпер смеется. Знаю, все из-за меня, потому что это ее худший смех. Тот, что наполовину хихикает, наполовину кричит. Он немного пропитан слезами и печалью, но звук все равно успокаивает. Нина отпускает Харпер, и я бросаюсь вперед, чтобы помочь вытереть ее лицо рукавом большого кардигана.
— Послушай, я плохая сучка, — говорит Харпер, шмыгая носом. — Мне нравится быть плохой сучкой. Но хотя бы раз я бы хотела, чтобы все были ко мне снисходительны.
Она садится на табурет, который освободила Нина, и немного облокачивается на стойку. Когда снова заговаривает, становится тихо.