Ночная тьма

Кристи Агата

Да, Кора очень нуждалась в этом пособии. Ее вкусы и привычки требовали немалых расходов. Старый Эндрю Липпинкот, не сомневался я, довольно прозрачно намекнул ей, что Элли может передумать, если Кора забудется и начнет слишком усердно критиковать мужа Элли.

Кузен Рюбен, он же дядя Рюбен, в Англию не приехал, а просто прислал Элли милое, ни к чему не обязывающее письмо, в котором выражал надежду, что она будет счастлива, но был не совсем уверен, что ей понравится Англия. «Если не понравится, незамедлительно возвращайся в Штаты. Мы встретим тебя с радостью. В особенности я, твой дядя Рюбен».

— Он вроде неплохой человек, — сказал я Элли.

— Да-а, — в раздумье протянула Элли. Она, по-видимому, была не слишком в этом убеждена.

— Ты

привязана по-настоящему к кому-нибудь из них? — поинтересовался я. — Или об этом нельзя спрашивать?

— Можешь спрашивать о чем угодно. — Но ответила она не сразу. А потом сказала твердо и решительно:

— Нет, наверное, не привязана. Возможно, это покажется несколько странным, но причина, по-моему, в том, что никто из них мне не близок. Ведь нас объединяют только обстоятельства, а не кровное родство. Насколько мне помнится, я любила своего отца. Вообще-то он был слабохарактерным и не оправдал надежд деда, поскольку мало что соображал в делах и не хотел заниматься бизнесом. Его больше привлекала рыбалка во Флориде. А потом он женился на Коре… Мы с ней друг другу не понравились. Маму я совсем не помню. Я любила дядю Генри и дядю Джо. С ними было весело, гораздо веселее, чем с отцом. По-моему, он был тихим и грустным человеком. Дяди же оба умели наслаждаться жизнью. Особенно дядя Джо, он был совершенно необузданным, иногда это бывает с теми, у кого много денег. Он погиб в автокатастрофе, а дядю Генри убили на войне. К тому времени дед был уже болен, и смерть всех трех сыновей окончательно его подкосила. Кору он недолюбливал, а наши дальние родственники его мало интересовали. Тот же дядя Рюбен. Никогда не знаешь, что замышляет Рюбен, говорил он. Вот почему он решил установить опеку над своим состоянием, завещав также большую сумму денег в дар музеям и больницам. Он хорошо обеспечил Кору и мужа своей дочери дядю Фрэнка.

— Но основная доля наследства досталась тебе?

— Да. Но, по-моему, это его беспокоило, а потому он постарался привлечь к опеке людей, разбирающихся в финансовых делах.

— То есть дядю Эндрю и мистера Станфорда Ллойда. Адвоката и банкира.

— Да. Он, вероятно, считал, что сама я с этим не справлюсь. Странно, однако, то, что он позволил мне стать полноправной наследницей в двадцать один год, а не в двадцать пять, как делают чаще всего. Скорей всего потому, что я женщина.

— Действительно странно, — согласился я. — Казалось бы, ему следовало поступить как раз наоборот.

— Нет, — покачала головой Элли, — дедушка, наверное, рассуждал так: молодые люди необузданны, часто совершают необдуманные поступки, а потом их прибирают к рукам всякие алчные и вероломные блондинки. Он считал, что им надо дать время перебеситься. Однажды он сказал мне: «Если женщина наделена от природы разумом, то к двадцати одному году она уже должна неплохо соображать. Зачем заставлять ее ждать еще четыре года? А если она дура, то дурой и останется». И еще он сказал, — Элли посмотрела на меня и улыбнулась, — что меня он дурой не считает. «Ты, возможно, и не очень разбираешься в жизни, Элли, — сказал он, — но нюх у тебя есть. Особенно на людей. И, надеюсь, будет всегда».

— Не думаю, что я бы ему очень понравился, — задумчиво отозвался я. лицемерной улыбкой, что мне стало не по себе! Я подумал, что ни одна женщина не испытывает такой ненависти к мужчине, как Кора ко мне. Я, конечно, понимал, почему она так ласкова с Элли. Вернувшись в Америку, Эндрю Липпинкот, несомненно, посоветовал ей поостеречься. Элли продавала кое-что из своей недвижимости в Америке, поскольку решила переселиться в Англию, но была готова оказывать Коре солидную финансовую поддержку, чтобы та могла жить там, где ей заблагорассудится. Никто ни словом не обмолвился о нынешнем муже Коры. По-видимому, он отчалил куда-то в далекие края, причем не один. В общем, как я понял, надвигался очередной развод. Но с этого мужа больших алиментов не ожидалось. Последний раз Кора вышла замуж за человека много себя моложе и весьма привлекательного, но без денег.

Да, Кора

очень нуждалась в этом пособии. Ее вкусы и привычки требовали немалых расходов. Старый Эндрю Липпинкот, не сомневался я, довольно прозрачно намекнул ей, что Элли может передумать, если Кора забудется и начнет слишком усердно критиковать мужа Элли.

Кузен Рюбен, он же дядя Рюбен, в Англию не приехал, а просто прислал Элли милое, ни к чему не обязывающее письмо, в котором выражал надежду, что она будет счастлива, но был не совсем уверен, что ей понравится Англия. «Если не понравится, незамедлительно возвращайся в Штаты. Мы встретим тебя с радостью. В особенности я, твой дядя Рюбен».

— Он вроде неплохой человек, — сказал я Элли.

— Да-а, — в раздумье протянула Элли. Она, по-видимому, была не слишком в этом убеждена.

— Ты привязана по-настоящему к кому-нибудь из них? — поинтересовался я. — Или об этом нельзя спрашивать?

— Можешь спрашивать о чем угодно. — Но ответила она не сразу. А потом сказала твердо и решительно:

— Нет, наверное, не привязана. Возможно, это покажется несколько странным, но причина, по-моему, в том, что никто из них мне не близок. Ведь нас объединяют только обстоятельства, а не кровное родство. Насколько мне помнится, я любила своего отца. Вообще-то он был слабохарактерным и не оправдал надежд деда, поскольку мало что соображал в делах и не хотел заниматься бизнесом. Его больше привлекала рыбалка во Флориде. А потом он женился на Коре… Мы с ней друг другу не понравились. Маму я совсем не помню. Я любила дядю Генри и дядю Джо. С ними было весело, гораздо веселее, чем с отцом. По-моему, он был тихим и грустным человеком. Дяди же оба умели наслаждаться жизнью. Особенно дядя Джо, он был совершенно необузданным, иногда это бывает с теми, у кого много денег. Он погиб в автокатастрофе, а дядю Генри убили на войне. К тому времени дед был уже болен, и смерть всех трех сыновей окончательно его подкосила. Кору он недолюбливал, а наши дальние родственники его мало интересовали. Тот же дядя Рюбен. Никогда не знаешь, что замышляет Рюбен, говорил он. Вот почему он решил установить опеку над своим состоянием, завещав также большую сумму денег в дар музеям и больницам. Он хорошо обеспечил Кору и мужа своей дочери дядю Фрэнка.

— Но основная доля наследства досталась тебе?

— Да. Но, по-моему, это его беспокоило, а потому он постарался привлечь к опеке людей, разбирающихся в финансовых делах.

— То есть дядю Эндрю и мистера Станфорда Ллойда. Адвоката и банкира.

— Да. Он, вероятно, считал, что сама я с этим не справлюсь. Странно, однако, то, что он позволил мне стать полноправной наследницей в двадцать один год, а не в двадцать пять, как делают чаще всего. Скорей всего потому, что я женщина.

— Действительно странно, — согласился я. — Казалось бы, ему следовало поступить как раз наоборот.

— Нет, — покачала головой Элли, — дедушка, наверное, рассуждал так: молодые люди необузданны, часто совершают необдуманные поступки, а потом их прибирают к рукам всякие алчные и вероломные блондинки. Он считал, что им надо дать время перебеситься. Однажды он сказал мне: «Если женщина наделена от природы разумом, то к двадцати одному году она уже должна неплохо соображать. Зачем заставлять ее ждать еще четыре года? А если она дура, то дурой и останется». И еще он сказал, — Элли посмотрела на меня и улыбнулась, — что меня он дурой не считает. «Ты, возможно, и не очень разбираешься в жизни, Элли, — сказал он, — но нюх у тебя есть. Особенно на людей. И, надеюсь, будет всегда».

— Не думаю, что я бы ему очень понравился, — задумчиво отозвался я.

Элли не умела врать. А потому не стала меня разубеждать.

— Пожалуй, — согласилась она. — Он, наверное, даже испугался бы. Разумеется, сначала. А потом ему пришлось бы к тебе привыкнуть.

— Бедняжка Элли, — вдруг вырвалось у меня.

— Почему ты так говоришь?

— Я просто повторяю то, что уже когда-то тебе говорил, помнишь?

— Помню. Ты назвал меня «бедной маленькой богачкой». И был совершенно прав.