Ночное кино
Шрифт:
Она посмотрела на меня, сняла со стены в глубине гардероба телефонную трубку и набрала три цифры.
– Это Нора. Вы не могли бы спуститься? Тут какой-то человек, и он… – Она откровенно смерила меня взглядом. – Ему за пятьдесят.
Я надеялся на иную реакцию. И поспешно покинул вестибюль. Снаружи под навесом обернулся. Маленькая мисс Мерил Стрип снова нацепила очки и наблюдала за мной, склонившись над гардеробной дверцей.
По лестнице сбежал мужчина в синем костюме – надо думать, Карл спешит на помощь, – а потому я направился назад к Парк-авеню.
Дела не задались. Я заржавел.
Я глянул на часы. Девятый час вечера, холодно, ночное небо исполосовали облака, что белели
Я, конечно, не то чтобы в ударе, но домой не пойду.
Еще не пора.
Спустя пятнадцать минут я в такси колесил по Чайнатауну, меж убогих пятиэтажек и ресторанов, грязных вывесок «МАССАЖ СТОП СПИНЫ», а также «НАРОДНАЯ АПТЕКА» и навесов, отяжелевших от китайского пополам с английским. Мимо витрин, заплесканных смертоносной подсветкой – малиновый сироп от кашля, зеленый абсент, желтушная желтизна, и все это, перемешиваясь, протекает на кривые улочки, – торопились мужчины в темных пиджаках. Вроде бы процветающий, однако пустующий район – как будто здесь только что объявили карантин.
Мы миновали кирпичную церковь – «ЦЕРКОВЬ ПРЕОБРАЖЕНИЯ», сообщила вывеска.
– Вот прямо здесь, – сказал я таксисту.
Уплатил, выбрался наружу, задрал голову. Семиэтажная заброшенная развалюха – облупленная белая краска, строительные леса, все окна заколочены. Пакгауз, где нашли тело Александры Кордовы. У центрального входа – горы цветов и самодельных открыток.
Букеты роз, гвоздик и лилий, свечи, картинки с Девой Марией. «Покойся с миром, Сандра. Господь с тобой. ТВОЯ МУЗЫКА БУДЕТ ВЕЧНОЙ. Ты теперь в раю». Меня всегда удивляло, с каким жаром публика оплакивает прекрасных незнакомцев – особенно из знаменитых семей. В эту пустую изложницу они заливают свои сожаления и горе, избавляются от них и несколько дней, помня о своей удаче, летают как на крыльях, утешаясь мыслью «зато не я».
Я аккуратно отодвинул цветы и подошел к стальной двери. Два висячих замка, таблички «ОСТОРОЖНО» и «ОПАСНО». Лента «ПОЛИЦЕЙСКОЕ ОГРАЖДЕНИЕ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» нетронута.
Позади меня, тарахтя глушителем, проехал бордовый седан – темный силуэт скорчился над рулем. Я попятился в тень лесов; седан добрался до конца Мотт, свернул влево, и на улице вновь воцарилась тишина.
И однако я безошибочно чуял, что здесь есть кто-то еще – или только что был.
Я застегнул молнию на куртке и, оглядев тротуар – пустынный, если не считать мальчишки-азиата, нырнувшего в магазин «Китайский базар», – направился к перекрестку Мотт и Уорт. Там свернул направо, миновал красный навес, помеченный «КОСМЕТИЧЕСКАЯ СТОМАТОЛОГИЯ», и просевшую сетку-рабицу, обнимавшую темный пустырь. Добравшись до следующего здания, запущенной малоэтажки, а затем и до следующего, дома 197 по Уорт, я понял, что промахнулся.
Вернулся, разглядел, что возле стоматологии в сетке дыра. Приблизился, присел на корточки. На забор привязали черную тряпочку – явно пометили вход. Узкая тропинка петляла через пустырь, убегая вдаль, к заброшенному зданию.
Видимо, здесь. «Висячие сады», сказала Фальконе, – известный сквот и место проживания крэк-кокаинистов, как утверждалось в сообщении о несчастном случае из дела Александры. Полиция заключила, что Александра вошла отсюда, через дом 203 по Уорт, поднялась по лестнице на крышу и через световой люк проникла в соседний дом 9 по Мотт-стрит. Полицейский обход окрестностей не выявил ни свидетелей, ни личных вещей Александры, но это ничего не значит. Детективы оборачиваются отъявленными лентяями, если сразу же решают, что речь идет о самоубийстве, – и зачастую упускают ключевые детали, из которых складывается совсем иная история.
Вот зачем
Я нырнул в дыру и зашагал по тропинке; в ноздри била тошнотворная мусорная вонь, в траве разбегались невидимые зверьки. Наверняка там шныряет живой талисман Нью-Йорка – крыса размером с кошку. Когда глаза привыкли к темноте, я различил крошащийся кирпичный фасад и дверь слева. Шагнул к ней, споткнувшись о ветхий велосипед и какие-то пластиковые бутылки, и дернул за ручку.
Нутро большого пакгауза освещал тусклый свет неизвестно откуда; стены покрыты граффити, не поддающимися расшифровке. Все прогнило, везде отбросы: газеты и банки, гипсокартон и изоляция, фуфайки и коробки, кастрюли и сковороды. Сквоттеры явно жили здесь, но, похоже, разбежались – вероятно, от недавнего нашествия полиции. Я вошел, и тяжелая дверь со скрипом затворилась сама по себе.
Убийственная водка Бекмана уже выветрилась, и теперь я сознавал, сколь немудро было явиться сюда, не прихватив и перочинного ножика, который я брал на пробежки в Центральном парке. Даже фонарик взять не сообразил. Я глубоко вздохнул (игнорируя голос в голове, напоминавший: «Мы ведь поняли уже, что ты не в ударе?») и направился вглубь искать лестницу.
Лестница проржавела. Я подергал перила, попытался отодрать их от стены, но болты держались на удивление крепко.
Я зашагал вверх, и металлическое эхо шагов драло мне уши. То и дело я останавливался и озирался, проверял, нет ли здесь еще кого, кое-что фотографировал на «блэкберри». С каждым шагом дряхлый дом ворчал и кашлял, негодуя на пришельца, что карабкался по его проржавевшему хребту. Здесь поднималась Александра. Если она хотела покончить с собой – а что бы ни говорила Фальконе, это отнюдь не бесспорно, – зачем она пришла в этот заброшенный дом?
С шестого этажа я по самому крутому маршу взобрался на тесный чердак, где на полу валялся изгвазданный футон. Там, где косой потолок упирался в стену, обнаружился квадратный люк. Я налег плечом, дверь, ахнув, распахнулась, и я выбрался наружу.
Пустынная крыша, в дальнем углу покалеченный диван. Вид орнаментировала небоскребная щетина Нижнего Манхэттена: колоды дешевых многоэтажек, жирные валуны муниципальных зданий, чертополоховые бутоны водокачек, и все это сражалось за свой кусок ночного неба.
К дому примыкала задняя стена номера 9 по Мотт-стрит – разделял их какой-то фут, однако щель прорезала темноту до самой улицы. Я залез на низкий парапет и, совершенно напрасно посмотрев вниз – если упаду, помру, застряв укропом меж кирпичных зубов, – перепрыгнул на соседнюю крышу.
Я обогнул массивную водонапорную башню – а вот и световой люк. Прямоугольная пирамида, почти все стекла высажены. Я подошел, присел на корточки, заглянул в пробитый переплет.
Футах в двенадцати под люком темнел пол. Если чуть левее, можно заглянуть прямо в шахту грузового лифта, видно на семь этажей вниз, на дне бетон залит ярким светом. Точно смотришь в чью-то глотку – в переход меж двумя измерениями. Она пролетела с сотню футов. Даже с крыши я различал на бетонном полу ржавые пятна. Кровь Александры.
Она якобы пролезла через этот люк, сняла ботинки и носки, подошла к краю. Надо думать, все произошло стремительно – ветер в ушах, темные волосы возмущенно хлещут по лицу, – а дальше ничто.
Фальконе абсолютно права. Помятый металлический переплет люка узок – трудно было бы запихнуть туда Александру против ее воли. Трудно – да. Невозможно – нет.
Я встал, осмотрел крышу. Улик не обнаружил – ни окурков, ни обрывков, никакого мусора. Я уже собрался уходить, направился было к «Висячим садам», но далеко внизу, на дне шахты что-то вдруг шевельнулось.