Ночное кино
Шрифт:
– А тебя нет, – сказал я.
Легко вообразить: два подростка, красавцы, нашли друг друга посреди дикой природы юности, расцвели в пустыне двумя орхидеями.
– Вообще-то, как раз наоборот, – сказал он. – Меня она обломала тоже.
Я вытаращился:
– Гонишь.
Он покачал головой:
– Я сделал ход где-то через неделю после того, как всем крылышки пообрывало. Сандра всегда шла последней, ну и я тоже. Спросил, откуда она. Сказала, что из Нью-Йорка. А потом отвечала односложно и один раз кивнула. Ну и я в ауте.
Он затушил сигарету на кофейном столике
– Александра ничего никому не говорила десять недель? – спросил я.
– Да нет, она говорила. Обглоданный такой костяк разговора. Все рано или поздно ломались, у всех случались пятнадцать минут побега из Шоушенка, все выли в небеса. Поход, вожатые эти, вуайеристы хреновы – всякое прошлое говно из тебя по-любому вытекало. Ломались все. Где-то правду говорили, где-то – только чтоб отстали. Все по очереди претендовали на «Оскара» – рыдали про родителей, про то, как просто хотят быть любимы. Кроме Сандры. Никогда не плакала, никогда не жаловалась. Ни разу.
– А о родных упоминала?
– Нет.
– А об отце?
– Ничего. Прямо сфинкс какой-то. Мы ее так и звали.
– И что – всё? – спросил я.
Он потряс головой, откашлялся.
– Три недели в походе. Орландо, жирный азиат, дошел до ручки. На солнце обгорел так, что вся рожа в волдырях, а вожатые ему только пузырек с каламином сунули. Засохшая розовая корка по всему лицу, рыдает не умолкая, как прокаженный какой. Ну и ночью Джошуа сует ему таблетку Е, в подарок типа. Взбодрить слегка. Орландо, видимо, закинулся с утра, когда мы дальше пошли, потому что в девять он внезапно офонарел – давай с обнимашками лезть, рассказывать всем, какие они красивые, а у самого шары на полвосьмого, и брыкается, как Джон Траволта на конкурсе твиста. Один раз мы его потеряли, пришлось возвращаться – а он носится по полянке и в небеса лыбится. Ястребиное Перо, старший вожатый, прямо озверел.
– Ястребиное Перо? – переспросил я.
Хоппер ухмыльнулся:
– Вожатые велели, чтоб мы друг друга звали по-индейски, хотя почти все там были белые и в контакте с природой примерно как бигмак. Ястребиное Перо – а он такой сильно завернутый христианский мудак – хватает Орландо за шкирку, отводит в сторону, спрашивает, что Орландо сожрал и где взял. А Орландо так заторчал, что хохочет себе и твердит без остановки: «Это просто немножко тайленола. Это просто тайленол».
Я невольно рассмеялся. Хоппер тоже улыбнулся, но веселье его мигом испарилось.
– Вечером все сильно пересрали, – продолжал он, смахнув челку с глаз. – Даже думать не хотелось, что Ястребиное Перо учинит Орландо и всем нам, лишь бы узнать, кто приволок Е. И он такой объявляет: если ему никто не стукнет, откуда экстази, мы пожалеем, что на свет родились. Все перетрусили. Никто ни слова не сказал. Но я понимал, что рано или поздно это случится: кто-нибудь Джошуа сдаст. И вдруг тихий голос произносит: «Это я». Мы все оборачиваемся и глазам не верим.
Он замолчал, по-прежнему во власти давнего изумления.
– Александра, – сказал я, поскольку пауза затянулась.
Он серьезно глянул
– Ага. Сначала Ястребиное Перо тоже не поверил. С нее же пылинки сдували. Но потом она предъявила вторую таблетку, которую как-то умудрилась спереть у Джошуа из ботинка. Сказала, что примет любое наказание, какое Ястребиное Перо сочтет нужным. – Хоппер покачал головой. – Тот с катушек слетел. Схватил ее, уволок из лагеря. Отвел куда-то в глушь неизвестно где и велел ночевать там – в одном спальнике, в полном одиночестве. И утром не разрешил возвращаться в лагерь, пока сам за ней не придет.
– И никто его не осадил? – спросил я. – А другие вожатые?
Он пожал плечами:
– Боялись его. Мы же вдали от цивилизации. Как будто никаких законов не осталось.
Он взял пачку «Мальборо» со стола, выбил себе еще сигарету.
– Плюс Сандре полагалось ставить все палатки и собирать хворост. Нам запретили ей помогать. Если она притормаживала, Ястребиное Перо орал. А она только молча на него смотрела – лицо такое, как будто ее вообще не колышет, как будто она в сто раз сильнее его, и от этого он только больше бесился. В конце концов сдался. Кто-то из вожатых ему сказал, что, мол, он перегибает палку. Семь ночей она спала в одиночестве, потом ее пустили назад в лагерь.
Он улыбнулся – глаза непроницаемые. Тряхнул головой, закурил, выдохнул.
– Как только ее пустили назад, мы все просыпаемся в три часа ночи, потому что Ястребиное Перо так визжит, будто его ножом пырнули. Выбегает из палатки в одних трусах, жирный мудак, лепечет как маленький, кричит, что у него в спальнике гремучая змея. Все сначала решили, что это шутка такая, что ему кошмар приснился. Но одна тетка-вожатая, Четыре Вороны, заходит в палатку, вытаскивает спальник, расстегивает и трясет. А оттуда в натуре выпадает пятифутовая гремучка и чешет через весь лагерь в темноту. Ястребиное Перо белый как простыня, вот-вот обоссытся. Поворачивается и глядит прямо на Сандру. А она на него. Он ни единого слова не сказал, но вот зуб даю – он считал, это она змею подложила. Да мы все так считали.
Он помолчал, рассеянно глядя в никуда.
– После этого он от нас отстал. А Орландо… – Он сглотнул. – Орландо выжил. Солнечный ожог сошел. Орландо перестал плакать. Стал таким героем. – Он шмыгнул носом. – Когда наконец добрались до базы, нам всем полагалось одну ночь провести вместе – держаться за ручки и восторгаться нашими подвигами, хотя, вообще-то, лучше бы поблагодарить бога, что не сдохли. Потому что в этом как бы дело – всю дорогу смерть не исключалась. Как будто караулила за скалами. А Сандра все предотвратила.
Я не видел его лица – он смотрел в пол, завесившись волосами.
– Где-то за час до ужина, – продолжил он, – я выглянул из окна коттеджа, а она забирается в черный внедорожник. Рано уезжала. Я расстроился. Хотел пойти поговорить. Но опоздал. Шофер кинул ее вещи на заднее сиденье, и они укатили. И больше я ее не видел.
Он поднял голову, поглядел на меня с вызовом, но ничего не прибавил.
– И она с тобой не связывалась?
Он потряс головой и сигаретой указал на конверт в моей руке: