Ночной карнавал
Шрифт:
И мы с тобой так же! И мы так же сгорим!
Я обниму тебя. А ты меня. Держись за мои руки. Они пламенны. И твои ладони пылают. О, как горит твое золотое лицо! Твои огненные волосы золотые! Я целую твой пламенный рот. Я вхожу в него языком огня. Ты сплетаешь огненные руки у меня за головой. Не бойся. Ничего не бойся. Вот он, наш костер.
Ничего не осталось у нас больше на земле, Магдалина. Только огонь. Только он один.
Это
И наши Царские короны, Магдалина. Наши короны, и сам Бог надевает их на наши затылки.
Владимир! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю…
И я люблю. И ты нас, огонь, люби.
До конца.
До последнего огненного венца.
Вот он — на полнеба — взвивается, золотой, над нашими головами в кромешном мраке.
— Стреляй! Стреляй в нее, граф!
— Барон, взводи курок! Не промажь!..
— Остановитесь!.. Не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Не стре…
Мадлен бежала так быстро, будто хотела оторваться от земли и взлететь в ночное небо. Ее белые пятки сверкали. Деревья шумели над ней на ветру. Золотые кудри искрились крупинками пурги. Короткая рубашка била ее по ногам.
Зажгите снег, мои пылающие ноги. Я пробегу смерть. Я выбегу из смерти.
В мире мороз. Холод на полмира. Боже, а Ты смилостивился надо мной. Ты сделал меня огнем.
Ряженые, Боже, сколько вас! Вы всей толпой ринулись сюда! В парк! Вы хотите поглядеть, как меня убьют! Что ж! Любопытство — не порок! Пяльтесь! Вперяйтесь! Я жизнью плачу за ваше развлечение!
Факелы безумно пылали, огонь рвался по ветру, прожигал черноту. Где-то рядом Зеленоглазая, а поодаль — море. Залив, куда впадает река. И я тоже впаду в море. Я тоже раскинусь, как река, и упаду в широкий родной залив. Князь, ты не увидишь меня. Ты должен стать Царем в нашей земле. В нашей Рус. Заклинаю тебя. Будь им.
Сделай это в память Отца. Доберись туда.
Даже если тебя убьют там — тебя убьют на родине.
А мне остается чужбина. Ее вкус. Ее горький запах. Цвет ее ночей. Ее вино — моя собственная кровь.
Кровь на снегу — ведь это так красиво, Князь.
Это Царская Шпинель на моей белой груди.
Сквозь окна пылают люстры. Огонь повсюду. Люди несут в руках свечи. Держат в кулаках шандалы. Высоко вздымают смоляные, раскидистые факелы. Жгут костры в парке, на снегу. Это люди?! Они одеты зверями. Чудовищами. Драконами. Призраками. В разрезах масок глаза женщин блестят, как топазы, как глаза умалишенных. И сгущается ночь. И накатывает вал темноты. Ты, чернота. Не боюсь тебя. Я же огонь.
Я же огонь, и звать меня Мадлен. Ты не возьмешь меня голыми руками, тьма!
Сережка вывалилась из мочки Мадлен и упала в белый снег, как когда-то, давно, на летней террасе, в вазочку с мороженым.
Только некому сейчас вылавливать алмаз на золотом крючке из смертельной белизны.
Казанова прищурился. Навел дуло.
Арлекин не мог выстрелить. Его рука тряслась, как марионетка на нитях.
Мадлен бросила бежать. Все. Хватит. Выдохлась лошадка. Уже бесполезно.
Она пошла медленно. Переступила по хрустящему снегу, как по резаной капусте. Раз, другой. Встала. Резко обернулась.
Вот они. Арлекин и Казанова. Целятся в нее.
Ну что, щенята! Не нарезвились еще! Лайте! Прыгайте! Кусайте за ноги!
Какие черные дула револьверов. Как пустые глаза.
Глазницы черепа.
Вам дал оружье человек-яйцо. Они выкатываются под ноги незаметно и в нужный момент, люди-яйца. Они думают, что мы всегда и везде будем зависеть от них.
Баута. Шелковая баута. Как в Венециа. О, моя Венециа. И голова Grande Amanta, медленно тонущая в воде ночной лагуны.
Любовники. Безумные ночи. Солнечные утра. Розы во рту. Поцелуи, пьянящие не хуже кьянти или бургундского.
И все же никогда, нигде и ни с кем я не была так счастлива, как с тобой, муж мой, там, в чернобревенной старой баньке меж высоких сугробов, ярких звезд и колючих пихт.
Она сжала в кулак руку с железным кольцом на пальце.
Мадлен, все кончено. Крикни им что-нибудь.
Что-нибудь царское.
Или бордельное.
Поторопи их.
— Ну!
Слова кончаются. Слезы кончаются.
Все когда-нибудь кончается. А жаль.
Ты вдоволь понатешилась, Мадлен. Отдохни.
Она вскинула руки, и два выстрела грохнули вместе.
Кровь расцветала у нее на груди и животе двумя красными зловещими маками, расползаясь на льняной такни исподней рубахи.
Мадлен вытянула руки вперед, посмотрела слепыми глазами. Попыталась шагнуть вперед. Навстречу тем, кто убил ее.
Не смогла.
Колени ее подкосились, и она стала садиться в снег, хватаясь руками за воздух, ловя ветер ртом.
Господи, какая красота вокруг. Она и не знала. Она никогда не знала, что снег может так искриться. Алмазными искрами. Разноцветьем. Ведь это же самоцветы. Чудо. Он горит рубинами и сапфирами, яхонтами и хризопразами, янтарями и малахитами, простой, белый, грязный, в саже и копоти снег. И летит снова с небес — чистый, как пеленки Младенца. И снова искрится на земле бездной алмазов. О, ей бы навек такое богатство.
— Снег… всюду снег, — прохрипела она, оглянулась завороженно. — Я ложусь в снег. Он меня заметет. А я так хотела быть Царицей. Вот они… мои скипетр и держава… в крепко сцепленных… костях…
Я умираю в красоте. В любви. Я узнала, что такое любовь на земле. И она не оставила меня в мой последний час. Я лежу среди алмазов и жемчугов. И на голове моей Царская корона. А вы, жалкие людишки, чужеземная челядь моя, толпитесь вокруг моего тела, бойтесь подойти, коситесь издали. Вы никогда не видели красоты. И никогда не любили так, как я любила.