Ночной огонь
Шрифт:
Мэйхак задумался, после чего сказал: «Значит, в Ромарте преобладает меланхолическая атмосфера?»
Бариано горько усмехнулся: «Неужели мои слова создают столь мрачное впечатление? Не забывайте, что я только что отбыл срок дисциплинарной медитации во Фладе, что, естественно, изрядно испортило мне настроение. Но я — не типичный кавалер-роум, [14] отбрасывающий любые неприятные мысли, как паразитов, заражающих проказой. Типичный роум создает собственный мир и развивает свои представления в контексте рашудо. Он сосредоточивает все внимание на преходящем мгновении, что, конечно же, разумно. Нет необходимости паниковать; неизбежное еще не наступило, а трагическое величие Ромарта возвышает дух. Тем не менее, фактическое положение дел достойно
14
Кавалер: неточный перевод; тем не менее, по смыслу он ближе к оригинальному термину, нежели выражения типа «молодой аристократ», «рыцарь» или «головорез».
«Безрадостная перспектива».
«Верно, но мы отгоняем такие мысли с бесстрастной решимостью и посвящаем все свое время изящному искусству существования. Мы лихорадочно стремимся выжать последнюю каплю сознательных ощущений из каждого мгновения. Не принимайте нас за гедонистов или сибаритов — хотя мы изгнали из жизни тяжелый труд и утомительные обязанности. Мы посвящаем себя радостям грации, красоты и творчества; в наших поступках мы руководствуемся жесткими правилами — не говоря уже о многочисленных условностях и традициях. Я всегда отличался склонностью к недовольству и скептицизму, и эти врожденные особенности характера нанесли мне серьезный ущерб. Я заявил на симпозиуме, что современные попытки творить красоту тривиальны и эклектичны, что все существенное уже сделано и достигнуто — и не один раз, а сотни раз. Мои воззрения сочли пагубными и достойными порицания. Меня сослали во Флад, чтобы я пересмотрел свои взгляды».
«И вы их пересмотрели?»
«Разумеется. Впредь мне придется держать свои мнения при себе. Структура повседневного существования в Ромарте очень деликатна и уязвима. Даже незначительное, казалось бы, беспокойство, вызванное моими утверждениями, способно было вызвать напряжения, угрожающие социальному равновесию. Если бы космический порт находился в Ромарте, мы вынуждены были бы постоянно подвергаться влиянию всевозможных новшеств и противоречий. Можно представить себе даже, что Ромарт привлек бы толпы туристов, прибывающих на круизных звездолетах — они стали бы прогуливаться по нашим бульварам, превратили бы древние дворцы в отели, сидели бы за столиками кафе на нашей неподражаемой площади Гамбойе или даже на арене Лаллакиллани! Поэтому космопорт остается во Фладе. Это позволяет нам избегать пошлых, вульгарных, развращающих социальных инфекций».
«Возможно, таким образом вы теряете больше, чем приобретаете, — заметил Мэйхак. — Ойкумена разнообразна. Вы никогда не помышляли о том, чтобы покинуть Отмир и полюбоваться на другие планеты?»
Бариано этот вопрос позабавил: «Время от времени всем нам приходится подавлять безрассудные стремления. Охота к перемене мест свойственна многим от рождения. Тем не менее, существуют практические причины, не позволяющие нам часто путешествовать. Мы очень брезгливы и разборчивы. Кулинарное и гостиничное обслуживание, соответствующее нашим запросам, обходилось бы значительно дороже того, что мы можем себе позволить. Мы не интересуемся колоритными трущобами. Для роума невыносимы грязь, несвежие продукты, вульгарное окружение. Нас нисколько не привлекает необходимость пользоваться общественным транспортом, вынуждающим пассажира соприкасаться с бесчисленными потными аборигенами, испускающими тошнотворные запахи. Так как подходящий уровень роскоши нам не по карману, мы предпочитаем оставаться дома».
«Вынужден с вами не согласиться, — сказал Мэйхак. — Ваши опасения преувеличены. Конечно, путешественнику приходится терпеть неприятности ради того, чтобы увидеть что-то интересное, узнать что-то новое. Это общеизвестно. Но хорошее или, по меньшей мере, удовлетворительное обслуживание встречается гораздо чаще отвратительного, и найти его не так уж сложно. Достаточно советоваться с местными жителями».
Бариано угрюмо возразил: «Вполне возможно, но практические проблемы, связанные с поездками, слишком велики. Мы можем рассчитывать лишь на очень небольшой инопланетный доход, так как наш экспорт едва покрывает расходы на импорт. Доступ к ойкуменической валюте ограничен. Даже если бы мы хотели посетить другие миры, нам не хватило бы денег на полет дальше Нило-Мэя».
Мэйхак задумался: «Импортные и экспортные операции поручаются исключительно конторе Лоркина?»
«Это так. Как правило, они извлекают прибыль — эти деньги переводятся на наши индивидуальные счета в Натуральном банке в Лури, и там на них начисляются проценты. Тем не менее, это очень скромные суммы — никто из нас не может себе позволить увеселительную поездку по знаменитым мирам Ойкумены».
«И, несмотря на все эти соображения, кто-то все-таки рискует путешествовать?»
«Редко. Я был знаком с двумя господами, решившими отправиться в странствия. Они прилетели в Лури и сняли свои деньги со счетов в Натуральном банке. Затем они отправились на неизвестную планету Ойкумены и никогда не вернулись. От них не было никаких сообщений. Они словно потерялись в океане десяти триллионов безликих душ. Никто не желает разделить их судьбу».
Через час Мэйхак заметил еще одну группу локлоров, стоявших на округлой затвердевшей песчаной дюне — их силуэты четко выделялись на фоне неба. Локлоры неподвижно следили за проезжавшими мимо вагонами, но явно не интересовались получением накнока.
Бариано не мог объяснить неожиданную снисходительность этих кочевников, заметив только, что все локлоры отличаются непредсказуемостью: «Это голкены — племя не менее извращенное и зловредное, чем стренки».
«Как вы отличаете одних локлоров от других?» — поинтересовался Мэйхак.
«В случае голкенов это нетрудно. Их женщины плетут одежду из ползучей травы. Как вы можете заметить, на самцах юбки из плетеной травы, а не кожаные передники».
Действительно, огромные ягодицы голкенов прикрывали юбки бежево-соломенного оттенка, тогда как верхние половины их темно-рыжих торсов оставались обнаженными. Мэйхак провожал голкенов взглядом, пока те не скрылись из виду, после чего снова повернулся к Бариано: «Они разумны?»
«В каком-то смысле. Время от времени они устраивают ловкие западни; у них пренеприятнейшее чувство юмора, должен заметить».
«Но локлоров считают представителями человеческого рода?»
«Чтобы ответить на этот вопрос, мне пришлось бы изложить историю их происхождения — хотя бы вкратце, хотя она довольно сложна».
«Говорите! — предложил Мэйхак. — Нам все равно нечего делать».
«Хорошо. Пять тысяч лет назад, когда на Отмире высадились первые поселенцы, среди них была группа биологов-идеалистов, пытавшихся создать генотипы — или вывести породы, если хотите — специализированных работников. Самым успешным результатом их экспериментов стали сейшани. Их самым позорным провалом были локлоры. Таково, в нескольких словах, происхождение локлоров. В сущности, локлоров следует рассматривать не как подвид человека, а как извращение человеческой природы. Они соотносятся с человеческой расой примерно так же, как кошмар соотносится с празднованием дня рождения».
Вскоре после полудня поезд стал приближаться к высокой темной полосе деревьев. Бариано пояснил, что здесь кончалась степь Тангцанг и начинался Вкрадчивый лес. Еще через час поезд остановился на берегу реки Скейн у причала. К причалу была пришвартована огромная баржа, сооруженная из плотного, блестящего черного дерева. Мэйхак не мог не признать, что строители баржи руководствовались исключительно высокими стандартами, как техническими, так и эстетическими. От тупого носа корпус расширялся, образуя почти сладострастно-пышный мидель, плавно переходивший с элегантностью разрешающегося аккорда в мощный транец, разделенный шестью сводчатыми иллюминаторами. Форпик, палубная надстройка и кормовая рубка, в том же стиле, были спроектированы и любовно отделаны с барочным изяществом; на носу и на корме фигурными опорами поддерживались тяжелые фонари из цветного стекла в ажурных чугунных оправах.