Ночной разговор
Шрифт:
– Я лечащий врач вашего сына моё полное имя, – Вольдемар Борисович Лапицкий.
– Мария Ильинична, – представилась она, попытавшись открыть рот первой и заикнуться о том, когда, наконец, отпустят сына и почему его привезли не в больницу скорой медицинской помощи, как обещали, а в психбольницу, но опытный доктор опередил:
– Мария Ильинична, не было ли у вас травм во время беременности?
Ей ничего не оставалось, как начать отвечать на поставленные вопросы.
– Нет, не было.
– Как проходили роды?
– Да обычно,
– Не страдал ли сын снохождением? Энурезом?
– Каким еще энурезом? – удивилась она.
– Не писался ли он по ночам?
– Да вы что, Вольдемар Орестович?
– Борисович, – поправил её доктор.
Она посмотрела на врача умоляюще:
– Орест Борисович, может, отпустите сына?
На своё новое имя доктор нахмурился ещё больше, но поправлять маму Кости больше не стал.
– Пока об этом и речи быть не может. Надо хорошенько понаблюдать за ним. Я на себя ответственность брать не хочу. Мы недавно так выписали одного …. Так он всех своих родственников съел, – выразительно произнёс врач, строго смотря на женщину.
Мария Ильинична изумленно взглянула на доктора и недоуменно отозвалась:
– Да разве такое может случиться?
– О-о-о-о, – заунывно пропел тот, – чего не бывает с нашими пациентами.
Мама Кости недоверчиво покачала головой.
– Разрешите хотя бы повидаться с сыном, – она жалобно смотрела на Лапицкого.
Вольдемар Борисович долго мялся, чего-то выжидая. Она догадливо протянула конверт. Вольдемар дружелюбно взял подношение и, сразу же расплылся в улыбке. Он сунул деньги в карман халата.
– Теперь можно, – солидно, будто делая большое одолжение Лапицкий, проронил: – Приходите в дни посещений. Я отдам необходимые распоряжения.
Костя встретился с мамой в сумрачной и неудобной комнате для свиданий с близкими родственниками, с гнетущей атмосферой и заплесневевшими углами. Одним своим видом способной превратить здорового человека в душевнобольного.
Мария Ильинична, поздоровавшись, оглядела сына одетого в нелепую больничную одежду, внимательно вглядываясь в каждую черточку припухшего бледного лица. В её взгляде читалось сострадание и сочувствие. Но она справилась с нахлынувшими эмоциями и чтобы подбодрить Костю, а не расплакаться самой, произнесла:
– Потерпи сынок. Всё образуется.
– Отец что не пришел? – сын перевёл разговор в другое русло, гордо не желая, чтобы его жалели.
– Отец, как ты в больницу попал, на меня накричал, что я тебя отдала на растерзание врачам, а потом слёг. На больничном долго был. Он ведь любит тебя очень, – она всхлипнула, – а теперь к рюмке стал прикладываться. Ему соседи наплели, что отсюда никто не выходит. Он и главному врачу звонил, да ничего не добился. Я тоже пока твоему лечащему врачу денег не дала, и меня не пускали. Отцу я даже не сказала, что к тебе пошла, чтоб больше не расстраивать.
– Так успокой его передай, что всё у меня нормально.
– Передам, сынок. Чем они тебя тут лечат?
– Мама, во-первых, лечить не от чего. Те таблетки, что всем раздают, никто не пьёт, – он усмехнулся. – Даже безумные. Надо успеть их под язык спрятать, а потом выплюнуть, чтобы никто не увидел. Если заметят, начнут уколы делать. Тогда будешь спать круглые сутки.
Мать покачала головой:
– Будь осторожней.
– Я стараюсь, – улыбнулся Костя.
Она глубоко вздохнула:
– За что же нам, Господи, такое испытание?
Она выложила на стол принесенные с собой мисочки и тарелочки и принялась кормить сына. Пока он с жадностью ел, не сводила с него глаз наполненных слезами. Потом прибралась на столике, ласково поцеловала в щёку и пошла к выходу.
Константин под присмотром одного из медбратьев, угрюмого и молчаливого мужчины вернулся в отделение.
На стекле окна умывальника, в замалеванной зелёной краске, была выскоблена узкая прозрачная полоска. Сквозь неё он долго смотрел вслед сгорбленной фигурке с головой, закутанной шалью.
Костя подошёл к зеркалу, наглухо вмурованному в стену над раковинами, и посмотрел на своё отражение. Лицо у него опухло и приняло грушевидную форму, посредине в форме белой пуговки белел нос, губы оттопырились, словно накаченными силиконом. Уши торчали в стороны, дополняя и без того живописный портрет.
Он представил, как с такой физиономией пристаёт к врачам и медсестрам, чтобы объяснить, как мучительно голодал, избавляясь от смертельной болезни, и невесело усмехнулся. Прописанная диета сделала своё дело.
Почувствовав на себе взгляд, Костя оглянулся. На него смотрел Денис – худощавый парень лет двадцати из одной с ним палаты. Напившись воды из-под крана, тот смотрел с долей сочувствия и сострадания.
– Что мать приходила?
Костя и без того пребывавший в невеселом настроении, молча, кивнул.
– Поди, расплакалась?
– Надо думать, – ответил Костя и, отвлекая себя от переживаний, спросил. – Слушай, Денис, а ты как сюда попал? На дурака вроде не похож?
– Да ты тоже не похож, – обиженно ответил Денис. – А здесь… – сосед по палате немного поразмышлял, видимо рассуждая про себя, стоит или не, доверяться новому знакомому и, похоже решив, что можно, начал рассказывать: – Как попал? Легко. В выходной зашел в кафе на набережной «Снежинка» возле художественного музея – ты должен знать….
Костя представил себе мысленно место в центре города и, соглашаясь, кивнул.
– Сел за столик, – продолжал Денис, – ко мне подсела симпатичная девчонка. Глазищи, попенция – все при ней. Я её мороженым угостил. Слово за слово – разговорились. Я чтобы стеснение снять, когда за очередной порцией мороженого к буфетной стойке подходил, коньячка граммов сто пятьдесят пропустил. Посидели, поговорили. Напросился провожать. Но, то ли коньяк был левый, то ли мороженое с ним в химическую реакцию вступило, – пожал он плечами, – началось у меня по дороге к её дому в желудке брожение.