Ночной всадник
Шрифт:
— Слабоумие! Обычное слабоумие! И в его-то годы, бедный мальчик!
Он продолжал.
«Найди декоратора. Но не из этих крашеных блондинок в брючках, а мужчину, который бы знал, что нужно мужчине. Предупреди его, что я желаю обставить эту комнату, невзирая на все расходы. Я хочу несколько глубоких кресел. Я хочу несколько рисунков на стены — но никакого восемнадцатого века, никаких импрессионистских пейзажей и никаких оголенных дев. Мне нужны несколько картин, которыми я мог бы любоваться, даже если бы они и не понравились моей тетушке. Вот тебе моя идея. Предложи ему поработать в таком стиле.
Одним словом, старина, я хочу жить. Тридцать
В этом месте Лауберн подошел к окну, распахнул его и окунулся в холодную ночь. Спустя некоторое время он достаточно окреп, чтобы повернуть свое кресло и дочитать послание до конца уже без перерывов.
«Ты, конечно, хотел бы знать, как я дошел до жизни такой? Просто наблюдая за жизненным фейерверком здесь, на ранчо Камберлендов. Мои теории порушены, сокрушены до основания — мой Бог! — и я вышвырнул из головы миллионы всяких тонкостей. Химия? Дерьмо! Есть другая химия, существующая в самих людях. Это то, что я желал бы изучать. И есть три наиважнейшие науки, достойные моего изучения: первая — как драться с мужчинами; вторая — как разговаривать с женщинами; третья — как пить старое вино.
Попробуй и ты, дружище, они не так уж и плохи. Во-первых, укрепят твою челюсть, больное сердце и избавят от головокружения, а потом, научат, как удержаться на ногах и победить!
Вот так я и познал мир.
Когда я попал на это ранчо, мне пришлось испытать невероятные муки, прежде чем сесть на лошадь. И я учился этому. Среди прочих вещей надо уметь держать пальцы ног, как ты знаешь. И много еще чему надо учиться.
Когда я освоил это одно за другим, я однажды вышел и попросил оседлать мне лошадь. Один ковбой с квадратной челюстью вывел гнедого мерина с длинными ушами и сонными глазами. Не очень-то милая животина, но дикая. И я начал садиться в седло по всем правилам, сомневаясь по разным поводам; поставил ноги в стремена и велел этому парню с квадратной челюстью отпустить подпругу у мерина. И он все сделал. Я натянул поводья. Лошадь не сдвинулась с места. Я произнес ее кличку. Одно ухо повернулось в мою сторону послушать.
Я ударил животное по ребрам. К несчастью, я забыл, что у меня на обуви были длинные шпоры. Но лошадь это сразу поняла и, конечно, рванула галопом. Очень веселенькая сценка. Затем конь остановился — но я-то продолжал ехать. На пути оказался забор, и я на нем повис. В конце концов ковбой с квадратной челюстью снял меня с него и предложил подкинуть домой или хотя бы дать мне повозку. С некоторым достоинством я отказался. Сказал, что предпочитаю пешие прогулки, так что потопал через холмы прочь от его дома. У меня болели голова и плечи оттого, что я висел на заборе; я начал подумывать о том, как бы снова увидеть эту лошадь, будучи вооруженным дубинкой.
Все происходило вечером после ужина, как ты понял, и луна сияла ярче солнца. И к тому времени, когда я пересек первую череду холмов, стало совсем темно. По пути я копался в своих мыслях. Много чего беспокоило меня, что не поддавалось моему пониманию.
Старый Джо Камберленд находился на пороге смерти, но его вырвал у костлявой обычный дикарь — Дэн Барри. Еще девушка с сияющими волосами — Кети Камберленд. Ничто — в смысле образования, ничто — в смысле мозгов, ничто — в смысле опыта. И все же я был очарован. Но она оставалась непреклонной до тех пор, пока вновь не пришел этот дикарь с гор. Потом она попала в его руки — даже боролась за него! Почему? Я не находил ответа. Мое имя, знания, поступки, которые я совершал, даже мои деньги ничего не значили для нее. Но когда пришел он — только один взгляд, одно лишь слово, улыбка — и она упала в его объятия. Я чувствовал себя Калигулой. Я желал быть топором и хотел бы видеть только одну шею. Но отчего же я чувствовал себя таким неудачником? Только оттого, что не произвел впечатления на эту деревенщину? Ни один из них не мог бы прочесть простейшую химическую формулу!
Абсурдно, согласись! У тебя могут возникнуть сомнения насчет моего умственного состояния в то время, когда я шел по этим темным холмам. Я казался частью этой темноты. Я смотрел на звезды. Они напомнили мне страницы книги. Я с ходу их узнавал, одну за другой, думал об их составе, параметрах, расстояниях между ними, и медитировал о чуде, которое дал нам спектр. А потом поток моих мыслей опять повернул к этой девушке, Кети Камберленд. И все, что я почувствовал, — это боль в сердце, что-то вроде ностальгии. Очень странно.
Она и тот мужчина все время вместе. Однажды я сидел в комнате Джозефа Камберленда, и мы услышали свист снаружи. Лицо старика просветлело.
— Они снова вместе, — сказал он.
— Почему вы так думаете? — поинтересовался я.
— По свисту, он свистнул так, будто ожидал ответа, словно разговаривал с кем-то.
И Боже, старик оказался прав. До меня это никогда бы не дошло!
Как только я стал спускаться по склону очередного холма, сквозь ветер я услышал свист и, оглянувшись назад, увидел всадника, быстро скакавшего по гребню холма, очень отчетливо видного на фоне неба. Что-то в плавности бега его лошади заставило меня подумать, что это Барри и его черный жеребец. Но свист — музыка! Боже, человече, читал ли ты о флейте Пана? Той ночью я ее услыхал, и это произвело настоящий переворот в моей душе.
Он внезапно исчез, и свист растворился, но что-то перевернулось во мне — и это стало первым шагом на пути моего внутреннего преобразования. Пустыня больше не казалась такой темной. До меня донеслись запахи земли — очень приятные, я услышал пение каких-то маленьких созданий. Что-то прострекотало, — вероятно, кузнечик. И затем я вновь взглянул на звезды. Но я уже не перечислял их имен — я их все забыл и впервые, глядя на них, не пытался припомнить их характеристики, а просто думал, какие же они красивые.
Если я скажу, что пришел на ранчо, ощущая ногами землю, а сердцем — мириады звезд, — ты поймешь меня?
Вернувшись, я застал девушку за шитьем у огня в гостиной. Она просто взглянула на меня с улыбкой и какой-то поволокой в глазах — и мое сердце остановилось.
— Кети, — заговорил я, — завтра утром я уезжаю!
— И покинете папу? — спросила она.
— Сказать по правде, — продолжил я, — чем бы я ему помог? Я никогда не мог что-то для него сделать.
— Мне жаль, — произнесла она и подняла на меня глаза.
Я почувствовал свою непреклонность по отношению к ней, но звучание того свиста — дудочки Пана, ты знаешь, возникло во мне. Я опустился на стул перед ней. Нежность переполняла мое сердце. Впервые за эти дни я смотрел на ее красоту без боли.
— Ты знаешь, почему я ухожу? — спросил я.
Она ждала.
— Потому что, — я улыбнулся ей прямо в лицо, — давно по-сумасшедшему люблю тебя, Кети, и потому что совершенно уверен, что из этого никогда ничего хорошего не получится.
Она внимательно на меня смотрела: