Ночной зверёк
Шрифт:
Когда Адрамаут оказался ближе, Мескете взмахнула хлыстом. На животе у него осталась длинная, но не глубокая рана. Мескете повторила движение, прочертив на нем еще одну такую же — крест накрест.
И Амти подняла, это было любовной игрой, вроде танца. Мескете отходила назад, иногда взмахивая хлыстом. Ее движения были очень точны — она задевала только Адрамаута, и никогда — остальных гостей. В какой-то момент Адрамаут поймал хлыст и притянул ее к себе, и она поддалась. Он стянул с нее вуаль. Некоторое время они стояли нос к носу, близко-близко, а потом он поцеловал ее. Амти впервые подумала, какой маленькой Мескете выглядит рядом с ним, какой уязвимой. Они целовались долго и голодно, и Амти поняла: вовсе это для
Вовсе Царица и не наказывала их, и не унижала. Амти подумала, что она умерла бы от стыда даже поцеловав кого-то под радостные визги и возбужденное рычание зрителей. Но ведь Амти и не провела во Дворе столько времени, сколько провели они. Адрамаут опустился на колени перед Мескете, коснулся губами ее колена, потом внутренней стороны бедра — благоговейно и нежно, как прикасаются к чему-то удивительному, почти святому. И Амти понятия не имела, как можно у всех на глазах так целовать мать своего единственного ребенка. Мескете запрокинула голову, Амти увидела, что она улыбнулась.
— Спорим? — прошептала Эли. — Ты там, у себя в голове, мораль разводишь.
— И что? — спросила Амти с вызовом.
— То. Смотри лучше, как красиво.
Когда Амти повернулась, она увидела, как Адрамаут ласкает Мескете языком. Она не стонала, только улыбалась, обнажив зубы. Амти казалось, что узоры текли под ее кожей быстрее. Амти посмотрела в сторону Царицы. Ей не хотелось видеть Адрамаута и Мескете сейчас, они были для нее старшими, можно сказать почти родственниками. То, что они делали друг с другом, может и не унижало их, но уж точно смущало Амти.
На лице у Царицы блуждала блестящая, мечтательная улыбка. Она тоже не видела в том, что приказала им ничего унизительного. У нее была нежная улыбка человека, сделавшего кому-то дорогой подарок.
Амти подумала, что, наверное, она одна чувствует себя так плохо, но Неселим вот уже давно снял очки. Амти хотела бы последовать его примеру, но увидела, как Адрамаут завалил Мескете на стол. Движение было невероятно звериное, притягательное, как и то, с которым Мескете вцепилась в него. Теперь их поцелуи были больше похожи на укусы. Амти очень хотела, а главное считала правильным, снять очки и не смотреть, но не могла. Кроме того, Амти было безумно любопытно. В конце концов, она никогда не видела, как кто-то делает это. Весь ее опыт заканчивался там, где она просыпалась после снов о Шацаре. Амти не сказала бы, чтобы что-то было видно. Алая мантия Адрамаута довольно надежно укрывала их обоих. Амти видела только движения, слышала стоны Адрамаута, видела, что Мескете погрузила ногти ему в плечи, как кошка. Амти видела ее голодную улыбку, повторявшую его улыбку. Они были как звери, причиняющие друг другу боль от укусов и царапин в момент наивысшего тепла, но вместе с тем нежные в самом важном.
И неожиданно, наблюдая за их лихорадочным движениями, за тем, как они цепляются друг за друга, целуются, царапаются, любят друг друга, Амти вдруг поняла, что ничего постыдного в этом нет. На столе, при всех, под радостные крики и шипение, они выражали свою любовь друг к другу. И, на самом деле, им было абсолютно все равно, видят их или нет. Это вовсе ничего не значило, пока они были друг у друга так по-настоящему. Амти видела, как Адрамаут, когда Мескете вонзила в него ногти слишком глубоко, перехватив ее за руку, прижал к столу, как они переплели пальцы. Амти видела, как она кусала его в шею, как слизывала кровь алым, острым языком. Жуткие зубы Адрамаута были в крови, целоваться с ним было больно, но Мескете целовала его самозабвенно и дико, губы у нее тоже были в крови. Адрамаут двигался медленно, и с каждым движением, лихорадочный румянец на щеках у Мескете разгорался все ярче. И Амти никак не могла понять, откуда в Мескете такая ласковая податливость в этот момент, такая хрупкость и такая радость.
Амти увидела, что скоро все закончится, по удивительной затуманенности, одурманенности их глаз, по тому, как побелели костяшки их переплетенных пальцев. И то, что случилось потом — ее стон, продолжение его движений, то как он навалился на нее, обессиленный, показалось ей удивительно красивым. С минуту они так и лежали, казалось, ничего вокруг не видя. А потом Мескете поцеловала его в висок, провела рукой по его волосам, и это будто придало Адрамауту сил. Он встал, спрыгнул со стола. Мескете потянулась, в движении ее были сытость и бесстыдство. Она натянула белье, снова надела вуаль с маской, мурлыкнула Адрамауту что-то неразборчивое непривычно мягким голосом, и он протянул ей руку, помогая слезть.
— Хорошо, — сказала Царица, когда они вернулись на свои места, подле нее. — Я довольна. Мне нравится, что вы принадлежите друг другу. Впрочем, это не значит, что я освобожу вас от ваших обязанностей.
Мескете и Адрамаут одновременно кивнули. Царица поправила на Мескете вуаль, стерла кровь у Адрамаута с подбородка.
Гости начали трапезу, потянувшись к тому, что осталось на столе после путешествия Мескете и Адрамаута. Амти увидела, как сам Адрамаут погружает зубы в кусок мяса.
Сама Амти взяла яблоко и едва решилась его укусить. В рот ей хлынула теплая, соленая жидкость, под шкуркой блестящего, зеленого яблока была кровь, которой Амти обрызгалась и которую выплюнула прямо на пол.
Инкарни рядом засмеялись, а Мелькарт с улыбкой протянул ей платок. Мужчина в теннисном костюме сказал:
— Повезло, а?
— Что? — спросила Амти.
— Счастливое яблоко. Значит, переживешь этот месяц. Такое поверье.
Амти вспомнила про куски пирога с пуговицами, о которые так легко сломать зубы и вздохнула. Перед глазами были пятна крови — ей забрызгало очки. Сняв их, Амти с радостью отметила цветные, расплывчатые пятна перед глазами. Амти специально вытирала стекла как можно дольше, отдаляя момент, когда ей придется встретиться с миром в его первозданной или почти первозданной четкости.
Царица болтала о чем-то с Аркитом, положив ноги на колени Мескете. Она периодически посматривала в их сторону, и всякий раз Амти отводила глаза, боясь, что встретив ее взгляд, она тут же схватится за нож и порежет себя.
Амти смотрела, как вокруг нее жадно ели и пили. Некоторые сочетали сладости и мясо, некоторые — мясо и фрукты. Амти и ее семья, кажется, одни не притрагивались к сырому мясу.
Люди пили и ели много, со вкусом к тому, что употребляли. Амти подумала, что никогда прежде не видела у людей такого аппетита в Государстве. Считалось неприличным прилюдно выражать страсть и удовольствие от чего-нибудь.
Здесь страсти и удовольствия было много. Амти видела, как Инкарни пили и целовались. Играла музыка, музыканты явно не были профессионалами, но они были страстными любителями, им нравилось то, что они делали. Амти, правда, видела, как какой-то крайне интеллигентного видела Инкарни дал в нос скрипачу, отобрал его скрипку и сам принялся играть за него, намного более уверенно.
Вокруг них танцевали, целовались, трахались у стены, кричали и дрались. Иногда Амти видела и совсем странные вещи. Она видела, как двое мужчин стояли в углу, с серьезным лицами обсуждали что-то, чего она не слышала, а потом один вгрызся другому в плечо, оторвав кусок мяса. Они оба остались довольны, будто поставили печать на бумагах, подтверждающих выгодную обоим сделку. Это было похоже на какую-то вечеринку в сумасшедшем доме. Это и было вечеринкой в сумасшедшем доме, в самом большом сумасшедшем доме во всей Вселенной.