Ночной звонок
Шрифт:
— Никак нет, товарищ капитан, — улыбнулся Иволгин. — Поступаю в ваше полное распоряжение.
В универсаме Колчев быстро загрузил инвентарную корзинку покупками. Выстоял очередь у кассы, расплатился.
У стойки возле выхода, перекладывая покупки в «авоську», Колчев окинул взглядом торговый зал. Его внимание привлекли кассы. Покупатели шли сплошным потоком, и девушки-кассиры работали в предельно быстром темпе.
В окошечках кассовых аппаратов быстро мелькали цифры, то и дело с мелодичным звоном отказывались пластмассовые лотки, в ячейках которых
Цифры, цифры, цифры,.. чек,.. деньги. И снова — цифры, цифры, цифры…
Иволгин тоже следил за работой кассовых аппаратов. Их взгляды встретились, и каждый без слов понял другого, ибо думали сейчас об одном и том же.
О том, что счетная техника все больше и больше входит в наш быт, и это явление — одно из самых наглядных проявлений научно-технического прогресса — представляет порой нечистым на руку людям немалые возможности поживиться за чужой счет. О том, что в наше время, время НТР, пожалуй, главный долг личности перед обществом — это безусловное и постоянное следование нравственным принципам.
Думали они также и о том, что хоть и хлопотную выбрали они себе службу, но без нее никак еще пока не обойтись обществу. А коль так, то им и впредь надлежит быть беспощадными к тем, кто посмеет переступить наши законы, наши моральные принципы…
Молодые офицеры понимающе улыбнулись друг другу. Впереди их ждал ужин в кругу близких, дорогих им людей. Впереди был, что не часто случается в их напряженной службе, свободный вечер.
ГЕННАДИЙ НЕМЧИНОВ
Приезд старшего брата
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Александр Рябиков приехал в Оковецк по просьбе своего старого товарища по давним годам службы в этом верхневолжском рабочем поселке — или маленьком городке, что теперь уже, пожалуй, было точнее. Приятель его сейчас работал начальником милиции, а в те годы только прибыл в Оковецк младшим лейтенантом.
Он позвонил накануне поздним вечером, почти ночью:
— Саша, не выберешь дня три-четыре?
— А что у тебя там случилось?
— Ты ведь помнишь Павла Синева?
— Ну конечно!
— Погиб Паша.
— Жаль. Хороший был парень.
— У нас тут, понимаешь, разные слухи идут. Очень упорные. Дело, короче, вот в чем: мы арестовали его старшего брата, Анатолия. Его ты не знал, он жил далеко, на Кубани. Подозревается в убийстве Павла.
— Это что-то непонятное…
— И мы так думаем. Но уж очень все сходится… И слухи эти чертовы. Вся Красивая набережная гудит, и соседние улицы.
— Ну, слухи — дело десятое. Доказательства нужны.
— Это-то так… Послушай, мы совсем
— Сам начальник. Приеду. А в Оковецк давно собирался.
— Жду! — обрадованно крикнул в трубку Семенюк.
Собраться было несложно. Оставил за себя заместителя, и в тот же вечер сел на поезд с маленьким чемоданом. Сказал в своем следственном отделе, что будет в понедельник. Значит, на Оковецк падало шесть дней — с субботой и воскресеньем.
Ранним утром стоял в тамбуре, смотрел на лес, редкие деревни, на маленькие станции, где поезд стоит минуту, на стога сена, поляны, луга. Легкий белый туман вытекал из леса. Видно было, что он теплый, вспыхнет сейчас на солнце — и тут же исчезнет, испарится, в небо уйдет.
Все стало как будто не совсем таким, как в прошлом. Раньше смотрел с радостью — теперь с печалью. Постарел лес, присмирели луга, не так весело блестит вода маленьких рек и ручьев; деревни реже стоят и кажутся безлюдными. И не в том ли самом вагоне он едет, что и двадцать лет назад? Вагон и тогда был такой же, только совсем новый, в нем пахло свежо и молодо: то ли чистой свежей краской, то ли летом, врывавшимся в окно?
Нет, что-то происходит в мире, не вполне ясное нам, это не только старение вещей и предметов, это не только старение нас; как видно, вместе с нами, взрослея, меняется и наш не вполне осязаемый мир: небо, воздух, звезды, даже ария Лизы из «Пиковой дамы», которая доносится из репродуктора, — постарела или просто надоела из-за частого повторения.
Солнце, едва касаясь вершин старых берез, светило холодным, отстраненным светом. Оно словно не решалось еще показать свою летнюю силу — еще часа два, вот тогда оно горячей ладонью проведет по спинам ручьев и речек, огладит луга и полевые дороги.
Больно было слушать свои мысли, потому что в них отзывался возраст — едва ли не впервые; все считал себя молодым, уверенно-сильным, бестрепетно открывающим мир. Внешне, думалось, я менялся и меняюсь — а внутри остаюсь все тем же. Нет, это не так. Одного жизнь подвигает мелкими толчками, и он не ощущает, как постепенно взрослеет, потом стареет, с другими иначе — жизнь позволяет ему долго наслаждаться молодостью, а затем безжалостно дает сильного тычка, и он из стана здоровых и молодых летит, едва удерживаясь на ногах, в стан своих ровесников. И те, уже обремененные болезнями и тяжким опытом, встречают его насмешками — одни добродушными, другие язвительными.
Поезд пошел под уклон. Где же зеленый шатровый вокзал, так уютно встречавший и провожавший в молодости? На его месте стоит белокирпичное длинное здание, на нем большими буквами выведено: «Оковецк», Александр перевел взгляд направо. Слава богу! Все так же карабкаются там на холм дома окраинной улицы и песчаная дорога, виднеется сосновый лес. Видна чудная зелень луга. И небо пылает так знакомо и нежно над этим лесом и холмом. Еще минуты две. Сильно и привычно запахло мазутом, дымком, влагой от низинки — и поезд остановился. Только спрыгнул — Семенюк.