Ночные гоцы
Шрифт:
Вскоре по левую руку на низком небе вырос черный квадрат крепости, и невнятный шум города зарокотал в его ушах. В городе праздновали Холи: это могло помочь ему, но могло и помешать. Большинство горожан скопится на площади и главных улицах, переулки в трущобах опустеют, но кампании гуляк будут шататься повсюду и могут наткнуться на него. И хотя вряд ли кто-то привяжется к нему, разве что в избытке пьяного веселья, но из-за них он может потерять Гуру из виду.
Тень впереди него скользнула мимо первых городских лачуг и Родни подобрался поближе. Переулок не освещался, вырытая посреди него канава была переполнена помоями и отбросами, вдоль стен домов лежал толстый слой пыли и сухого навоза, заглушавший стук его сапог. В воздухе стояло зловоние. Из дома, мимо которого он проходил, вывалился какой-то пьяный земледелец и врезался в него. Родни затаил дыхание, но тот выпил слишком много крепкого пальмового вина — тодди, чтобы что-то заметить или забеспокоиться. Шум впереди становился все громче. На каждом углу он дожидался, пока Гуру свернет за следующий поворот, перебегал вперед и снова принимался ждать.
Выглянув из-за угла пустой лавки, он увидел, что переулок впереди стал шире и по сторонам его появились трехэтажные дома. Дальний конец был ярко освещен и толпа людей, что-то выкрикивая, трубила в рога. Переулок уперся в центральную площадь. Вспомнив ночь мятежа, он понял, что дом Ситапары должен располагаться где-то слева, а храм — справа.
Прямо посреди широкой улицы Гуру резко свернул направо и исчез из виду. Родни скользнул вперед и обнаружил, куда тот подевался: узкая щель между глухих стен, видимо, вела к заднему двору храма. Он подождал — сразу идти за Гуру он не осмеливался, хотя стоял на самом виду и его скрывал только мерцающий свет.
Из толпы выкатилась кучка гуляк и, вопя, устремилась по улице ему навстречу. Они тащили с собой медные кувшины, полные красной воды, медные брызгалки, и мешочки с красным и синим порошком. На бегу они плескали и брызгали красной водой на двери домов и друг на друга — этот ритуал символизировал истечение женской крови; и они выкрикивали непристойности, потому что, по преданию, когда-то злого духа удалось отогнать от деревни дерзкими словами. К поясу вожака был подвешен двухфутовый деревянный фаллос; тот одной рукой оттягивал его вымазанный киноварью конец от подбородка, а другой — размахивал колокольчиком. Родни вжался в стену, понадеявшись, что они пройдут мимо, не заметив его — их глаза остекленели от тодди, опиума и похоти.
Они попытались ввалиться в узкий переулок всей толпой, но не смогли, и, заорав вдвое громче, стали разбрасывать цветной порошок, расплескивать воду и трясти факелами так. что сыпался сноп искр. Женщина-кули, в темно-красной юбке и короткой кофточке, тупо хихикая, прислонилась к стене. Мужчина споткнулся и выплеснул на нее полный кувшин красной воды. Она, раскинув колени, рухнула к ногам Родни; мужчина выронил кувшин, нагнулся, чтобы разорвать ее кофточку, и покачнувшись, свалился прямо на нее. Головой он ударился о бедро Родни, и икая, поднял глаза.
— С дороги, парень! Эту поимею я!
И тут он увидел. Родни смотрел, как его затуманенный, рассредоточенный взгляд скользит вверх — от брюк к рубашке, а от нее к лицу. Мужчина закричал:
— Здесь сахиб-англичанин! Сахиб! Сахиб! Он пришел к нам на Холи!
Он не имел в виду ничего дурного: на секунду Родни даже показалось, что мужчина собирается предложить ему первым воспользоваться женщиной. Но все остальные услышали и обернулись. Свет факелов бил прямо в лицо. Он сильно толкнул пьяного и нырнул в проулок следом за гуру. Гуляки, во главе с человеком с фаллосом, пронзительно крича, бросились за ним.
Через сорок ярдов дома по левую руку расступились, открыв пустырь, поперек которой стояло большое здание. По архитектуре он узнал храм. Серебряный гуру исчез — он мог быть только там. Родни перескочил низкую ограду и бросился к ближайшей двери. Толкнув ее, он рванулся внутрь и, захлопнув дверь, прислонился к ней, чтобы отдышаться.
Прокуренная комната была полна людей. Десять или двенадцать человек, в набедренных повязках, ситцевых рубахах и тюрбанах впились в него глазами. Во всех них было что-то знакомое.
Он не думал, что толпа могла бы причинить ему какой-то вред. Разве что он вытащил бы пистолет — они были достаточно пьяны, чтобы в этом случае сделать что угодно. Но все равно он был взбудоражен и сердце у него замерло, когда он понял, почему люди в комнате показались ему знакомыми. Тут был наик Парасийя из его собственной роты, еще пара человек из его полка и полный старик, который был субадаром в восемьдесят восьмом. Родни не знал всех в лицо, и они были без мундиров, но ему было достаточно одного быстрого взгляда, чтобы по их выправке понять: все до одного они были сипаями, унтер-офицерами или туземными офицерами Бенгальской армии. Он улыбнулся и сделал шаг им навстречу.
Они тоже двинулись к нему — все разом, медленно, как контуженные. Челюсти у них отвисали и они бормотали свистящим шепотом:
— Сахиб, сахиб, это Сэвидж-сахиб…
Гл.13
В дальней стене резко распахнулась дверь и в комнату вступил Серебряный гуру. Он закричал:
— Спасайте сахиба! Заприте дверь! Сюда вот-вот ворвутся, чтобы убить его!
Родни в изумлении уставился на него поверх голов сипаев. Толпа вовсе не казалась ему такой уж опасной, но, когда имеешь дело с пьяными, судить наверняка невозможно. Сипаи замерли на ходу; наик Парасийя развернулся, посмотрел на Гуру и внезапно подхватил его крик:
— Спасайте сахиба!
Сипаи большей частью подались назад, но несколько человек бросились мимо Родни к двери. Один из них — приземистый, длиннорукий, с выступающей вперед нижней челюстью и приплюснутым носом — чуть приоткрыл дверь и выкрикнул в щелку:
— Ступайте прочь! Никакого сахиба здесь нет!
— Мы видели, как он вошел. Он оскверняет храм!
Так что в конце концов их настроение все-таки переменилось. Обезьяноподобный коротышка усмирил их хриплым ревом:
— Нет тут сахиба! Вон отсюда, вы, свиньи пьяные! Прочь!
В комнату, переваливаясь, вошел главный жрец храма. Его лоб по центру пересекала красная черта, на голом животе поперек складок жира наискось свисал священный шнур, [75] а лицо было серым от страха. Он что-то прошептал гуру.
Гуру повернулся к Родни:
— Пойдемте со мной — вот сюда. Этот проход открывается на главную площадь, но на эту сторону никто не обратит внимания. Держитесь по правую руку.
На ходу перед Родни промелькнула базарная площадь: лица, забрызганные красной краской, развевающиеся, испещренные пятнами одеяния, колеблющиеся в мерцающем свете фасады дальних домов — полотно Брейгеля, внезапно возродившееся к жизни… Вокруг с криками метались стадами карликовые тени, некоторые были с привязанными деревянными фаллосами. Фейерверки, в которые кидали порошок, вспыхивали странным, неземным огнем; ракеты прочерчивали по небу яркие следы; звенели колокольчики; завывали раковины. А на ступенях храма, не обращая на все это ровно никакого внимания, мочился горбатый белый буйвол — мочился и жевал тяжелый венок из цинний, канн и жасмина, свисавший с его шеи.
75
Священный шнур — признак высокой касты. «Священный шнур для брахмана полагается из хлопковых нитей, перевитый втрое, кшатрия — [сделанный] из пеньковых нитей, вайшьи — из шерстяных нитей» (Законы Ману).