Ночные гоцы
Шрифт:
— В любом случае во всем этом не было никакой необходимости.
Вот что бесило его больше всего. Так легко было бы перенести стрельбы до тех пор, пока не пройдет гроза. Не было никакой нужды скусывать патроны, их можно было просто надрывать рукой, и старый прием был уже исключен из строевой подготовки.
Андерсон помахал пальцем под носом у Родни.
— Была необходимость, парень. Еще поймешь. Дай им палец — руку откусят. Хорошо, что я был начеку, чтобы тебя поправить. Сам поступишь также — в свое время.
Он стал боком протискиваться обратно, а Родни занялся бренди. В уши врывались обрывки разговоров:
— Дерби? Скачки четвертого. Глесинджер тысяча к пятнадцати, Красотка Блинк — к двадцати, но ставить на эту кобылку — только деньги выкидывать…
— Это позор, а не казармы! Там свиней-то держать нельзя, не то что сипаев Компании. Почему бы…
— Да, собираемся в Симлу в будущем году. Миссис Скалли настаивает, а кто ваш покорный слуга такой, чтобы прекословить?
— Уверяю, Хедж, я не пошел бы на королевскую службу, плати мне вдвое. Я здесь уже двадцать пять лет, и уж поверь, наш Джонни Сипай…
— Да нет, все тихо. Только в четвертой нашлась пара дурней. Карри Б. упек их на гауптвахту. Во вторник военный суд. Что? Нет, никакого отношения к смазке, насколько мне известно. Просто прошлым утром эти двое отказались пользоваться новыми зарядами. Выпьем!
— Судно? Боюсь, говорить шепотом не имеет смысла. Вы счастливчик, сэр. Как-то моя жена сорвала чужие цветы, и, Господи Боже…
— Если Джанки Упадхийе полагается повышение, он должен стать старшим наиком. Ревматизм тут ни при чем. Устав не обойдешь, и это-то и хорошо.
Родни мрачно допил бренди. Подняв голову, он поймал странный, полный сочувствия взгляд Вилли ван Стингаарда. Чтобы Вилли!.. Его жена вот-вот родит, что ему, своих хлопот мало? Родни раздраженно покосился на друга, грохнул стаканом об стол, и стал проталкиваться к выходу.
Фокусник почти закончил представление. Он без умолку приговаривал заклинания на хинди и ломаном английском. Лица у детей были бледные, осунувшиеся; откуда у бедняжек только берутся силы в таком отвратительном климате, при этой отвратительной пище? Фокусник взмахнул рукой и из его тюрбана вылетели три голубя. Одни дети завопили от восторга, другие расплакались, но большинство хмуро рассматривало усевшихся рядком на ветку птиц.
Отчетливо прозвенел голосок Робина:
— Голубь хочет майла дяде на голову.
Что голубь и сделал. Зрители разразились истерическим смехом, кто-то заплакал, кого-то пригрозили отшлепать. Из-за угла клуба, переваливаясь, появилась стайка нянек. Они стрекотали резкими голосами:
— Сархе че, баба, гхусль, нини, саб хогъя, баба! [91]
Айя увела Робина, который непрерывно ныл: «А голубь майла на голову дяде!» Родни проводил их к коляске. Он пошлет за Бумерангом и поедет верхом. Родни глянул на небо. Похоже, собиралась пыльная буря — небо потемнело, листья на деревьях застыли. Подошла Джоанна, чтобы сообщить, что ей хотелось бы задержаться: надо обсудить с миссис Камминг, как устроить в среду общее шитье. Не будет ли он так любезен оставить карету? Айя тоже может подождать. Вот и чудесно — он довезет Робина домой в седле.
91
«Полшестого, дитя, пора в ванну, пора спать, все кончилось, дитя!» — хинд.
Близнецы Аткинсонов и маленькая Урсула Херролд наткнулись на четырех сипаев, которые остались поглазеть на праздник, и теперь прыгали вокруг них, взявшись за руки. Дети предприняли последнюю отчаянную попытку скрыться от нянек — просили, чтобы их покатали на спине. Наик Парасийя почему-то вернулся, и теперь стоял с дергающимся лицом, втягивая ноздрями воздух. Выглядел он ужасно и Родни подумал, что надо велеть ему подать рапорт о болезни.
Внезапно на него навалились оцепенение и усталость, и ему стало на все наплевать. Каждый развлекался, как мог, а теперь пора по домам. Он убеждал себя, что возбуждение, связанное с Кишанпуром, уляжется после встречи с Делламэном. Но нет — пока Кэролайн Лэнгфорд оставалась в Бховани, он жил в ожидании новых таинственных происшествий. Именно она связывала всё воедино, и даже в бытность свою в Кишанпуре он все пытался доказать себе, что она ошибается. Она все время заглядывала ему через плечо, всматриваясь даже в задыхающееся от страсти лицо Шумитры, чтобы прочесть на нем «убийца». Но теперь они встретились в последний раз, и всё было кончено.
Родни подсадил Робина на луку седла и вспрыгнул на коня. Он привлек к себе сына правой рукой и почувствовал, как трепещут от восторга хрупкие плечики. Чистоту этой радости не омрачали никакие воспоминания. Этому ликующему ребенку было два года, а ему — тридцать один. Пора домой, пора расслабиться и позволить времени течь, пора вновь окунуться в безмятежную и бесконечную последовательность холодных сезонов, жарких сезонов, сезонов дождей. За Лалкотские горы садилось солнце. Но оно взойдет снова и настанет ослепительное утро, и так миллионы раз. На мгновение он ощутил бремя непрожитых лет и содрогнулся.
Гл. 16
Садилось солнце. По багровому низкому небу плыли клочья облаков — зеленые, золотые, синие, шафрановые. Жара спадала, в застывшем воздухе стояла пыльная взвесь. Песчаная буря прошла югом, но угроза ее продолжала висеть в черном наэлектризованном сумраке. И тогда прозвучали эта весть, весть без смысла, просто немое проклятье и предостережение: «Ночь настает». Как огонь пожирает сухие листья, так эта весть пробежала по долинам, перелетела через реки и промчалась сквозь джунгли. Женщина проскользнула по городской стене и шепнула ее соседке. Две повозки встретились в поле, и один погонщик буйволов крикнул о ней другому. К закату она достигла всех сипайских казарм в округе, и к воскресному утру 1857 года распространилась повсюду, и снова, и снова, и снова переходила из уст в уста. Заслышав весть, люди торопились по домам, чтобы задвинуть засов и затаиться в темноте. Кто знает, кому эта ночь уготовила гибель — может быть, им самим. Одни молились, другие пожимали плечами, а кое-кто торопился скрыться.
У Шиварао Бхолкара, девана Кишанпура, на руках была дама пик, но он пошел с бубнового короля. Внезапно он сказал:
— Мне надоело играть. Ночь настает.
Притви Чанд ухмыльнулся:
— Ночь для чего, Светлейший?
Он начал мурлыкать пуштунскую любовную песенку, ту, что называется «Раненое сердце» и начинается со слов: «За рекой живет мой мальчик, Словно персик — зад его…». Деван швырнул карты ему в лицо, и он замолчал. Деван вскочил на ноги, подошел к свету и, глядя на Притви сверху вниз, сказал:
— Ночь настает. Ты что, вправду не знаешь? Тогда мы преуспели больше, чем рассчитывали. Я тебе объясню. Сегодня ночью погибнут все англичане, все до единого. Сипаи взбунтуются и перебьют их. Завтра мы напомним всем, что такое Кишанпур — и тебе тоже, раз уж ты забыл! — всем напомним, что значит это имя! С завтрашнего дня никто не посмеет глумиться надо мной у меня за спиной. Может, я и не молюсь ночи напролет, может, я и не думаю о своей матери каждую минуту и каждую ночь, но об этой ночи я молился. О Боги, дайте мне силы заснуть!