Ночные гоцы
Шрифт:
Сердце Родни замерло, дернулось и разорвалось. Гордость его погибла с мучительным стоном, и ему осталась пустота. Он обливался холодным потом, его тошнило. Сипай Шамсингх с искаженным лицом и горящими глазами — Шаму, пахарь, Шаму, деревенский простачок — Шаму зарычал как собака и воткнул штык в живот Алана.
Родни не испытывал страха. Он ощущал только бесчестье. Он стоял среди них, погружаясь в липкую пучину стыда. Все, чем он жил, предали. Англичане в Индии предали Англию, Бенгальская армия предала доверие, его полк — свою славу; он предал своих людей; они, бывшие его частью, предали самих себя.
Робин. Женщины и дети одни в бунгало. Джоанна. Теперь он знал, что пытался сказать Джеффри Хаттон-Данн. Он поднял руки и вне себя от позора, стыда и ужаса закричал прерывающимся голосом по-английски:
— Прекратите! Ради всего святого, прекратите!
Бесполезно было называть их по именам, молить о милосердии. Он никогда не видел их в такой ярости. Убивать, только убивать — никто не должен видеть это и остаться в живых, чтобы рассказать, что он видел. Но ему надо выжить, ему надо спасти Робина. Ужас сдавил горло. Темные лица окружили его.
Ночь раскололась на части. Огонь потускнел. Фиолетовое зарево залило все вокруг и заслонило небо. В барабанные перепонки ударил раскаленный воздух. Его мягко вдавило в землю. В облаках дыма метались алые сполохи. Гул перешел в непрекращающийся рев. Земля затряслась. С неба градом сыпались кирпичи и камни. Огромные бесформенные обломки с гудением проносились над головой и падая, валили дальние деревья. Верхняя половина туловища в алом мундире, хлюпая, скользила по склону к тюрьме. Взорвался склад боеприпасов.
Близнецы Аткинсонов, Том и Присси, проснулись одновременно. Том дрожащим голосом спросил:
— Айя, кья хайя? [102]
По комнате двигались гигантские тени, а мама ушла встречать аиста, который принесет тете Дотти нового ребеночка. Снаружи — вспышки и грохот, в комнате — какие-то чудовища, а кто они, через москитную сетку никак не разобрать, и айя все не отзывается. Присси начала всхлипывать: страшилище пришло за ней, страшилище с красной рожей, в черной шляпе, со стальными когтями. Она всхлипывала все громче и громче, заходилась от слез, икала. Москитная сетка разорвалась.
102
«Няня, ты где?» — хинд.
Виктория де Форрест, откинув простыню, нагишом лежала на кровати. Ей не спалось. Ее лицо, преображенное сонной нежностью, выглядело почти красивым. Она кончиками пальцев касалась своего тела, водя языком по губам. Рядом спал, повернувшись к ней спиной, голый Эдди Хедж, и даже во сне на его скрытом от нее лице застыла кривая усмешка. В темноте она разглядывала очертания его головы. Его одежда была небрежно раскидана по всей комнате. Отец никогда к ней не заглядывал, но, может, Эдди все-таки лучше уйти — похоже, где-то начался пожар и слышались странные, шелестящие звуки. Конечно, он на ней женится — она ведь так его любит. Он ей объяснил, что пока не получится — он весь в долгах и все силы отдает службе. Все равно, он еще прославится, и все эти высохшие стариканы, которые глядят на него сверху вниз, поумирают от зависти. Никто его не понимает так, как она. Надо только подождать. И это стоит и ожидания, и насмешек — всего. Она пошевелилась, и почувствовала, как в ней растет новая жизнь — здесь, здесь и здесь. Она станет ему самой лучшей на свете женой. Она будет о нем заботится, и он остепенится, и ему больше не захочется повесничать… Внезапно шум резко усилился — прямо на веранде раздались крики и выстрелы. В комнату ворвались вооруженные люди и открыли стрельбу. Она даже не успела пошевелиться. Эдди приподнялся как был — нагишом, и тут же свалился обратно с застывшей на лице усмешкой. Она упала на него. Один из сипаев потыкал в них штыком. Другой сплюнул на пол и сказал: «Шлюха! Но он — словно добрый охотничий сокол, верно?»
Майор Андерсон, заместитель командира Тринадцатого стрелкового полка, был холостяком и жил один. Спросонья он сел, откинул москитную сетку и высунул голову наружу. В темноте он принялся нашупывать спички, раздраженно бормоча:
— Какого черта? Что стряслось? Вы кто такие? Да в чем дело?
Он зажег спичку. В ее неровном свете замерцали глаза и отливающие призрачным блеском серые с серебром мундиры. Кавалерист поднял карабин и шагнул вперед. У майора перехватило дыхание. Он был совсем один и безмолвно кричал в темноте: «Только не меня! Только не меня!» Спичка обожгла пальцы. Он был совсем один — и впереди ничего, кроме крошечного огонька в руке, вечного одиночества среди толпы, одиночества в могиле и одиночества в продуваемой всеми ветрами пустыне вечности. Он никого не любил — ни мужчину, ни женщину, ни ребенка. Спичка догорела и кавалерист выстрелил.
Моти, айя Сэвиджей, только притворялась спящей. Она услыхала весть еще вечером, и теперь лежала, дрожа и закутав голову в сари. Она слышала, как Родни зашел и посмотрел на нее. «Ночь настает». Она не хотела умирать. Боги каким-то образом проведали, что в прошлом году она сварила отвар, чтобы вызвать у Сэвидж-мемсахиб выкидыш. Они рассказали сахибу. За этот грех они ее убьют, или это сделает сам сахиб. В темноте что-то каркнуло. У нее застучали зубы. В ее деревне хватало злых духов, призраков и домовых. В этот раз сахиб ее не убил. Он заходил, чтобы убедиться, что она на месте, и убьет, как только будет готов. Когда комнату залили отсветы пожара, она бесшумно поднялась и выбралась из дома. В полях она повернула на юг и, спотыкаясь, направилась в город. Если завтра все успокоится, она вернется. Она скажет мемсахиб, что у нее случился приступ малярии, и она сама себя не помнила.
Леди Изабель Хаттон-Данн сжимала кулаки так, что ногти врезались в кожу. Она лежала совершенно неподвижно, плотно закрыв глаза, и непрерывно, хотя и негромко, вскрикивала. Она и Присцилла Аткинсон прямо с детского праздника отправились к Дотти ван Стингаард, чтобы помочь с рождением ребенка. «Господи Всемогущий, Господи Всемилостивый, даруй мне силы!» Было темно, и Присцилла скорчилась в углу — искалеченная, полуголая, обесчещенная и мертвая. Помощник хирурга Херролд был мертв. Их кровь тягучим потоком стекала под кровать, где пряталась Дотти. Она еще не родила: воды отошли всего час назад, и схватки только начались. Если она, Изабель, будет вести себя шумно, они не услышат стоны Дотти. Она продолжала вскрикивать, почти не чувствуя вцепившегося в нее мужчину, который, готовясь кончить, потел на ней. «Еще раз, вот так, как раз то, что надо. Сейчас еще один сипай сменит первого — нет, четвертого… Снова вскрикни, да, все правильно. Джеффри, должно быть, погиб. Вилли погиб, Присцилла погибла, Родни погиб. Еще вскрик. Только не слишком сильно, чтобы им хотелось продолжать, вместо того, чтобы, убив, заставить замолчать». Она резко открыла глаза. Они вытаскивали раздувшееся тело Дотти из-под кровати. Леди Изабель оборвала крики и стала молча и отчаянно сопротивляться. Мужчина скатился с нее, даже не пытаясь ее удерживать. Все, замерев, следили, как рождается ребенок. Она лежала, хватая ртом воздух, и пыталась надеяться. Лица сипаев смягчились. Все они были земледельцами, и сейчас их лица озарились внутренним светом. Какой-то сипай опустился на колени, чтобы помочь барахтающемуся младенцу. Но тут из тени выступил еще один, с затравленными глазами. Он выругался, оттолкнул помощника и изо всех сил опустил обутую в башмак ногу. Изабель увидела, что на нее смотрит дуло винтовки, и почувствовала, как скользнул в тело штык.
Наполовину оглушенный субадар Нараян лежал в толпе перед зданием суда совсем недалеко от Родни. Увидев, что Родни вскочил и побежал, он медленно поднял пистолет и тут же опустил его. Обернувшись, он столкнулся с разъяренным взглядом наика Парасийи. Тот проговорил сквозь стиснутые зубы:
— Нам придется их всех поубивать, субадар-сахиб. Любой, кто не с нами, тот против нас.
Мимо пробежала толпа мусульман из Шестидесятого полка. По подбородкам у них текла слюна и они вскрикивали: «Бам! Бам! Бам!» Субадар, шатаясь, поднялся на ноги. Безумие! Что ему делать, если такое происходит по всей Индии? Надо подождать, посмотреть, а когда они немного придут в себя, постараться их утихомирить.
В пятидесяти ярдах от него умирал прапорщик Горацио Симпкин. Одежду с него сорвало взрывом, и все его тело, от лба до пят, было сплошным ожогом. Он ослеп и умирал, и где-то высоко над ним, в пронизанной молниями боли тьме, развевался британский флаг. Когда он увидел, что Восемьдесят восьмой полк взбунтовался, он понял, что надо быстрее взорвать их пороховой склад. Они останутся ни с чем, а у Тринадцатого и Шестьдесят шестого будет время, чтобы поспеть на помощь. И он спасет Бховани для Англии. Во всяком случае, он намеревался это сделать. Но обломок горящего бревна, поднятый на воздух взрывом, сделал это на секунду раньше. Склад взорвался прямо ему в лицо. И теперь он умирал, но помнил о своем долге. Как офицер и джентльмен, он был обязан выплатить ростовшикам все, что занял из расчета двенадцать процентов в месяц. Капитан Сэвидж как-то отдолжил ему пятьдесят рупий. Того имущества, что от него останется, недостаточно, чтобы их вернуть. Он дернулся и застонал. Эмма… Содержать ее — его долг, а она жаловалась, что умирает от голода. Британский флаг расплывался во тьме, пока не остался только кроваво-красный крест Святого Георгия, летящий на крыльях агонии, бьющийся и развевающийся высоко над головой, а все вокруг стремительно заволакивало черным дымом.