Ночные крылья (сборник)
Шрифт:
– Погляди! — сказала Эвлюэлла. — Какая яркая!
Она показывала на сияющую арку громадной полусферы, накрывающей какое-то старое здание. Я прищурил глаза и смог увидеть внутри выветрившуюся каменную стену и толпу людей. Гормон сказал:
– Это Уста Правды.
– Что? — спросила Эвлюэлла.
– Идем. Увидишь.
Под полусферу тянулась очередь. Мы встали в ее конец и вскоре подошли ко входу, разглядывая начинающуюся за порогом страну остановившегося времени. Почему это здание и еще несколько рядом были оборудованы специальной защитой, я не знал
– Потому что это царство определенности, где то, что кто-то говорит, абсолютно совпадает с тем, что есть на самом деле.
– Я не понимаю, — сказала Эвлюэлла.
– В этом месте невозможно солгать, — объяснил Гормон. — Можно ли представить себе памятник старины, более нуждающийся в защите? — Он шагнул в узкий проход, фигура его сделалась размытой, и я поспешил за ним.
Эвлюэлла колебалась. Прошло некоторое время, прежде, чем она решилась войти. Она останавливалась перед каждым порогом, словно ее сносило ветром, который дул вдоль линии, разделяющей большой мир и карманную вселенную, в которой мы стояли.
Здание Уста Правды — находилось за второй линией защиты. Туда тянулась очередь, и важный Указатель контролировал число входящих в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед свирепой уродливой головой, изъеденной временем. Ужасные челюсти широко раскрыты. Разверзнутый рот — темное и зловещее отверстие.
Гормон кивнул, окинув эту голову взглядом, словно удовлетворенный тем, что все оказалось таким, как он и думал.
– И что теперь делать? — спросила Эвлюэлла. Гормон сказал:
– Наблюдатель, положи правую руку в Уста Правды. Я нахмурился, но подчинился. — Теперь, — сказал Гормон, — один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить. Если ты скажешь неправду, челюсти сомкнутся и откусят тебе руку.
– Нет! — воскликнула Эвлюэлла. Я осторожно взглянул на челюсти, сжимавшие мое запястье. Наблюдатель без руки — человек не у дела. Во времена Второго Цикла можно было заказать себе протез получше собственной руки, но Второй Цикл остался далеко в прошлом, и подобную роскошь теперь уже не найти.
– Но как это делается? — спросил я.
– В пределах этого помещения необычайно сильна Воля, — ответил Гормон. — Она неумолимо отделяет правду от неправды. За углом этой стены спят три Сомнамбулы, посредством которых говорит Воля, и они управляют Устами. Ты боишься Воли, Наблюдатель?
– Я боюсь своего собственного языка.
– Смелее. Перед этой стеной никогда не произносилась ложь. Никто не терял здесь руки!
– Тогда вперед, — сказал я. — Кто будет спрашивать?
– Я, — сказал Гормон. — Ответь мне, Наблюдатель, без уверток, можно ли сказать, что жизнь, проведенная в наблюдении, — жизнь, проведенная с пользой?
Я долго молчал, собираясь с мыслями и глядя на челюсти.
Наконец, я ответил: — Стоять на страже во имя человека — это, наверно, самая благородная задача, которой можно себя посвятить.
– Осторожно! — закричал встревоженный Гормон.
– Я еще не кончил, — сказал я.
– Тогда давай дальше.
– Но посвящать себя поиску врага, который всего лишь плод чьего-то воображения, — глупо. Превозносить того, кто долго и добросовестно ищет недруга, который никогда не придет, — неумно и грешно. Моя жизнь прошла впустую.
Челюсти Уст Правды не дрогнули. Я вытащил руку, посмотрел на ладонь так, словно она только что выросла из моего запястья. И вдруг почувствовал себя постаревшим сразу на несколько циклов. Эвлюэлла — глаза широко раскрыты, ладонь прижата к губам — была потрясена тем, что я сказал. Мои слова, казалось, еще звучали перед ужасным идолом.
– Сказано откровенно, — произнес Гормон, — хотя и без особой жалости к себе. Ты слишком жестко судишь себя, Наблюдатель.
– Я говорил, чтобы спасти руку, — ответил я. — Ты хотел, чтобы я солгал?
Он улыбнулся и повернулся к Эвлюэлле:
– Теперь твоя очередь.
Маленькая Летательница осторожно приблизилась к Устам Правды, и было заметно, что она боится. Ее тонкая рука задрожала, когда она положила ее на холодный камень челюстей. Я с трудом поборол желание броситься и оттащить ее от искаженной в дьявольской гримасе головы.
– Кто будет задавать вопрос? — спросил я.
– Я, — ответил Гормон. Крылья Эвлюэллы слабо дрогнули.
Лицо побледнело, ноздри затрепетали, верхняя губа поднялась. Она стояла, прислонившись к стене, с ужасом глядя на то место, где лежала ее рука. Из-за линии защиты на нас глядели размытые лица, губы произносили слова, которые, без сомнения, значили недовольство нашим долгим визитом, но ничего не было слышно. Воздух был теплым, влажным и затхлым, словно поднимался из колодца, пробитого в пластах времени.
Гормон медленно произнес:
– Этой ночью ты позволила своему телу услаждать Принца Роума. Перед этим ты дарила себя Измененному Гормону, хотя такие связи запрещены обычаем и законом. Еще раньше ты была подругой Летателя, ныне покойного. У тебя могли быть и другие мужчины, но я ничего о них не знаю, да это и не важно. Скажи мне вот что, Эвлюэлла: который из трех дал тебе наибольшее физическое удовольствие, который из трех сумел всколыхнуть твое чувство, которого из трех ты бы выбрала своим другом, если бы у тебя была возможность выбирать?
Я хотел запротестовать, ибо Измененный задал три вопроса, а не один, воспользовавшись подходящим моментом. Но я не успел, потому что Эвлюэлла ответила без малейшей запинки, погрузив руку по локоть в гримасничающие Уста:
– Принц Роума дал мне величайшее наслаждение, равного которому я еще не знала, но он холоден и жесток, и я боюсь его. Моего умершего Летателя я любила сильнее, чем кого-либо до или после него, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне чужим даже сейчас, и я чувствую, что мне незнакомы ни твое тело, ни твоя душа, и все же, хотя пропасть между нами так велика, только с тобой я согласилась бы проводить свои дни.