Ночные крылья (сборник)
Шрифт:
– Мы не обязаны любить Измененных, Томис. Это одно из проклятий, ниспосланных на нашу планету, пародия на человеческие существа. Я презираю их!
Она не была одинока в своем отношении к Измененным, и мне не хотелось спорить с ней сейчас. Экипаж с завоевателями приближался. Я надеялся, что, когда он проедет, мы сможем возобновить наше путешествие. Но экипаж замедлил ход и остановился. Несколько завоевателей вышли из него. Они неторопливо шли к нам, и их длинные руки болтались, как веревки.
– Кто здесь главный? — спросил один из них.
Никто не ответил: все мы путешествовали независимо друг от друга.
Через мгновение завоеватель нетерпеливо произнес:
– Нет главного? Ладно, тогда слушайте все. Дорогу нужно очистить.
Движется конвой. Возвращайтесь в Парлем и ждите до завтра.
– Но мне нужно быть в Эгапте к… — начал было Писец.
– Межконтинентальный мост сегодня закрыт, — отрезал завоеватель. — Возвращайтесь в Парлем.
Голос его был спокоен. Вообще завоеватели отличались уравновешенностью и уверенностью в себе.
Писец вздохнул, не сказав больше ни слова.
Страж отвернулся и плюнул. Человек, который бесстрашно носил на щеке знак своей гильдии Защитников, сжал кулаки и едва подавил в себе ярость.
Измененные шептались между собой, Берналт горько улыбнулся мне и пожал плечами.
Возвращаться в Парлем? Потерять день пути в такую жару? За что? За что?
Завоеватель сделал небрежный жест, указывавший на то, что пора расходиться.
Именно тогда Олмейн и проявила свою жестокость ко мне. Тихим голосом она предложила:
– Объясни им, Томис, что ты на жалованьи у Прокуратора Перриша, и нас двоих пропустят.
В ее темных глазах мелькнула насмешка. У меня опустились плечи, как будто я постарел на десять лет.
– Зачем ты это сказала? — спросил я.
– Жарко. Я устала. Это идиотство с их стороны — отсылать нас обратно в Парлем.
– Согласен, но я ничего не могу поделать. Зачем ты делаешь мне больно?
– А что, правда так сильно ранит?
– Я не помогал им, Олмейн.
Она рассмеялась.
– Что ты говоришь? Но ведь ты помогал, помогал, Томис! Ты продал им документы.
– Я спас Принца, твоего любовника…
– Все равно, ты сотрудничал с завоевателями. Есть факт, а мотив не играет роли.
– Перестань, Олмейн.
– Ты еще будешь мне приказывать!
– Олмейн…
– Подойди к ним, Томис. Скажи, кто ты. Пусть нас пропустят.
– Конвой сбросит нас с дороги. В любом случае я не могу повлиять на завоевателей. Я не состою на службе у Прокуратора.
– Я не пойду до Парлема, я умру.
– Что ж, умирай, — сказал я устало и повернулся к ней спиной.
– Предатель! Вероломный старый дурак! Трус!
Я притворился, что не обращаю на нее внимания, но остро ощутил обжигающую обиду. Я в действительности имел дело с завоевателями, я на самом деле предал гильдию, которая дала мне убежище. Я нарушил ее кодекс, который требует замкнутости и пассивности как единственной формы проявления протеста против завоевания Земли чужеземцами.
Это правильно, но жестоко было упрекать меня. Я не задумывался о патриотизме в высшем смысле, когда нарушал клятву, я только пытался спасти жизнь человеку, за которого чувствовал ответственность, более того, человеку, которого она любила. Со стороны Олмейн было гнусностью обвинять меня в предательстве и мучить мою совесть из-за вздорного гнева, вызванного жарой и дорожной пылью.
Но если эта женщина могла хладнокровно убить своего мужа, можно ли было ждать от нее милосердия?
Завоеватели поехали дальше, а мы ушли с дороги и, спотыкаясь, побрели обратно в Парлем — душный, сонный город. В тот вечер, как будто для того, чтобы утешить, над нами появилось пятеро Летателей, которым понравился город, и в эту безлунную ночь они скользили в небесах — трое мужчин и две женщины, стройные и прекрасные. Более часа я стоял, любуясь ими, пока душа моя, казалось, не взлетела ввысь и не присоединилась к ним. Их огромные мерцающие крылья почти не заслоняли звезд, их бледные угловатые тела, руки прижаты к телу, ноги соединены вместе, а спина слегка выгнута выделывали изящные пируэты. Вид их возродил в моей памяти воспоминания об Эвлюэлле, и меня охватило щемящее чувство.
Воздухоплаватели описали в небе последний круг и улетели. Вскоре взошли ложные луны. Я зашел на постоялый двор. Через некоторое время Олмейн попросила разрешение зайти.
Чувствовалось, что она раскаивается. В руках она держала восьмигранную флягу зеленого вина, явно не талианского, а чужеземного происхождения, купленного за огромную сумму.
– Прости меня, Томис, — сказала она. — Вот. Я знаю, ты любишь это вино.
– Лучше бы мне не слышать тех слов и не пить этого вина, — ответил я.
– Ты знаешь, я становлюсь очень раздражительной в жару. Извини, Томис. Я бестактная дура.
Я простил ее в надежде, что в дальнейшем наше путешествие будет более спокойным. Мы выпили почти все вино, и она ушла в свою комнату. Пилигримы должны вести целомудренный образ жизни.
Долгое время в лежал без сна. Несмотря на примирение, я не мог забыть обидных слов, которыми Олмейн попала мне в самое больное место: я действительно предал людей Земли. До самой зари я вел диалог с самим собой.
– Что я совершил?
– Я сообщил завоевателям о некоем документе.
– Они имели моральное право познакомиться с ним?
– Он рассказывал о достойном стыда обращении наших предков с их соплеменниками.
– Что плохого в том, что они его получили?
– Стыдно помогать завоевателям, даже если они находятся на более высоком моральном уровне.
– Небольшое предательство — это серьезное дело?
– Не бывает малого предательства.
– Наверное, данный вопрос следует расследовать в комплексе. Я действовал не из-за симпатии к врагу, а желая помочь другу. Но я ощущаю свою вину. Я задыхаюсь от стыда.