Ночные крылья (сборник)
Шрифт:
Казалось, что по ночам звезды смотрят на нас с издевкой. Вся Вселенная наблюдала наш позор.
Холодный зимний вечер вещал нам, что за грехи наши мы утеряли свою свободу. Нестерпимая летняя жара давила нас словно хотела лишить остатков достоинства.
По странному миру двигались мы — существа, лишенные своего прошлого.
Я — тот, кто каждый день вглядывался в звезды, потерял всякий интерес. И теперь по пути в Ерслем я испытывал успокоение от того, что в качестве Пилигрима я могу получить искупление и возрождение в этом святом городе.
Каждый вечер мы с Олмейн совершали полный ритуал паломничества.
"Мы уповаем на Волю
Во всех деяниях, малых и больших.
И молим о прощении
За грехи настоящие и будущие,
И молимся о понимании и успокоении
Во все наши дни до искупления".
Мы произносили эти слова, повторяя каждую фразу, и сжимая в руках прохладные полированные звездные камни-сферы, и вступали в единение с Волей. И таким вот образом мы брели по этому миру, который не принадлежал больше людям, в страну Ерслема.
2
Когда мы были в Талии и приближались к Межконтинентальному мосту, Олмейн впервые проявила по отношению ко мне свою жестокость. Она была жестокой по природе своей, доказательством тому стали события в Перрише.
Но в течение долгих месяцев, когда мы совместно совершали паломничество, она прятала свои коготки.
Однажды у нас произошла остановка на дороге из-за того, что мы встретили группу завоевателей, возвращавшихся из Эфрики. Их было человек двадцать, все высокого роста с суровыми лицами, гордые от сознания того, что стали хозяевами Земли. Они ехали в роскошном закрытом экипаже, длинном и узком, с небольшими оконцами.
Мы заметили экипаж еще издали — он поднимал клубы пыли на дороге.
Было жаркое время года. Небо отливало песочным оттенком, все иссеченное полосами теплоизлучений. Мы, человек пятьдесят, стояли на обочине дороги. Позади осталась Талия, а впереди нас ожидала Эфрика. Мы представляли собой пеструю толпу — в основном Пилигримы, подобно нам с Олмейн, которые совершали путешествие в святой город, но немало было также мужчин и женщин, скитавшихся с континента на континент без всякой цели. Я насчитал в нашей группе бывших Наблюдателей, были тут Индексаторы, Стражи, пара Связистов, Писец, а также несколько Измененных.
Все мы стояли и ждали, пока проедут завоеватели.
Межконтинентальный мост не широк и не может пропустить сразу большой поток людей. В обычное время движение было в обе стороны. Но мы боялись идти вперед, пока не проедут завоеватели.
Один из Измененных оторвался от своих и двинулся ко мне. Он был небольшого роста, но широк в плечах. Туго натянутая кожа едва удерживала избыток его плоти. Волосы у него на голове росли густыми клочьями; широкие, окаймленные зеленым глаза смотрели с лица, на котором носа почти не было видно, и казалось, что ноздри выходят прямо из верхней губы.
Однако, несмотря на все это, он не выглядел так гротескно, как большинство Измененных. Лицо его выражало какое-то веселое лукавство.
Голосом чуть громче шепота он спросил:
– Нас здесь надолго задержат, Пилигрим?
В прежние времена никто не обращался к Пилигримам первым без разрешения, в особенности Измененные. Для меня эти обычаи ровным счетом ничего не значили, но Олмейн отпрянула с отвращением.
Я ответил:
– Мы будем стоять здесь, пока наши хозяева не позволят нам пройти.
Разве у нас есть выбор?
– Никакого, друг, никакого.
При слове «друг» Олмейн зашипела от негодования. Он повернулся к ней, и, очевидно, разозлился, поскольку на глянцевой коже его лица выступили алые пятна. Тем не менее он вежливо поклонился ей.
– Позвольте представиться. Я Берналт, без гильдии, родом из Нейроби в глубине Эфрики. Я не спрашиваю ваши имена, Пилигримы. Вы направляетесь в Ерслем?
– Да, — подтвердил я, в то время, как Олмейн повернулась к нему спиной. — А ты? Домой в Нейроби после путешествий?
– Нет, — ответил Берналт. — Я тоже еду в Ерслем.
Мое первоначальное расположение к Измененному мгновенно улетучилось.
У меня в качестве спутника уже был однажды Измененный, хоть он и оказался не тем, за кого себя выдавал. С тех пор у меня появилось предубеждение против совместных путешествий с подобными людьми.
Я холодно спросил его:
– А можно поинтересоваться, зачем Измененному Ерслем?
Он почувствовал холодок в моем тоне, и в его огромных глазах появилась печаль.
– Позволь напомнить, даже нам позволительно посетить святой город. Ты что боишься, что Измененные захватят храм возрождения подобно тому, как мы это сделали тысячу лет назад, прежде чем нас лишили гильдии? — Он хрипло рассмеялся. — Я не представляю ни для кого угрозы, Пилигрим. У меня безобразное лицо, но я не опасен. Пусть Воля дарует тебе то, чего ты жаждешь, Пилигрим.
Он сделал знак уважения и отошел к другим Измененным.
Олмейн в ярости повернулась ко мне.
– Почему ты разговариваешь с такими погаными созданиями?
– Этот человек подошел ко мне. Он держался дружелюбно. Мы здесь должны держаться вместе, Олмейн.
– Человек! Человек! Ты называешь Измененного человеком?
– Они человеческие существа, Олмейн.
– Только чуть-чуть. Томис, вид этих чудовищ вызывает у меня отвращение. У меня мурашки ползут по коже, когда они рядом. Если бы я могла, я изгнала бы их из нашего мира.
– А где же та безмятежность и терпение, которые должен воспитывать в себе Летописец.
Она вспыхнула, услышав насмешливые нотки в моем голосе.