Ночные проповеди
Шрифт:
– Хорошо.
Инспектор вздохнул. Конечно, он был рад повстречать жену, но к радости примешалась и толика раздражения: драгоценные полчаса в одиночестве за пинтой пива накрылись. Что ж, придется мыслить вслух.
– Само место выглядело не так уж страшно. Я видывал аварии страшнее. Причем намного. К тому же всех раненых увезли еще до того, как я приехал. Но само это дело со священником и бомбой – господи Боже!
– Да уж, самое время Господа помянуть. Фергюсон натянуто улыбнулся – попытка жены сострить показалась ему неуместной.
– Прости, – сказала она, – у меня тоже по коже мурашки. Будто возвращаются скверные времена.
Инспектор знал, что она имеет в виду. Скверные времена начались в конце Войн за веру и продолжились во времена последовавших беспорядков – и все это на фоне климатического кризиса. Беда за бедой: правление
Падение религиозных учреждений произошло быстрее, чем падение коммунизма. После десятилетий воодушевления фанатиков и благословения терроризма, фундаментализма, апокалиптических войн, креационизма, отрицания изменений климата, подавления женщин, нищеты, невежества и болезней – наступило время расплаты. Так или иначе, секуляризм овладел всеми развитыми странами. Политик, запятнавший себя связью с религиозными организациями, на выборах не имел ни единого шанса. Народ отбросил все без исключения религиозные запреты. Из системы образования было изгнано всякое влияние церкви, и осталось лишь строго светское обучение.
Твердолобые религиозники назвали Второе Просвещение «Великим Отчуждением». Фергюсон считал, что так оно и есть. Он и сам ощущал лишь холодное отчуждение. Он никогда не был религиозным и дело свое делал беспристрастно: с холодной твердой решимостью, с убежденностью, что реформы нужно провести. Большинство поддерживало реформы, меньшинство – активно сопротивлялось, они делали что могли: проводили сидячие забастовки во дворах у воскресных школ, произносили обличительные речи, а иногда устраивали теракты.
Проблему усугубило плачевное состояние государства. Разведку и силовиков презирали и высмеивали, никто им не верил, все ведомства систематически подвергались чисткам. Повсюду запретили пытки, по крайней мере официально, и к их применению относились с отвращением. Потрясенные поражением, урезанные в средствах армии не годились для наведения внутреннего порядка. Вся тяжесть работы легла на обычную полицию.
Бригадам «богоборцев» пришлось столкнуться с волной религиозной реакции. Молодой констебль Фергюсон работал в самой гуще. Он ретиво размахивал дубинкой, проламывался сквозь толпы, чтобы вытащить прямо с амвонов и кафедр мятежных священников и мулл. Он швырял орущих школьников в полицейский фургон, затем разворачивался, лупил дубинкой их родителей и швырял туда же. За два тяжелейших года беспорядков он застрелил в упор троих мужчин и одну женщину и потерял счет тем, кого избил. Тогда уже не было холодных, просчитанных пыток, бытовавших во время Войн за веру. Все держалось на страхе и ярости, так копы выбивали в тюремных камерах признания поколение-два назад.
Фергюсон не мог без стыда вспоминать свое прошлое.
– Я думаю, до прежних времен далеко, – сказал он Айле. – Вряд ли они вернутся. Но меня пугает то, что, получается, и сейчас происходит такая херня – несмотря на… В общем, несмотря на всю нашу давнюю работу.
Айла, кажется, поняла: больше из мужа не выжать ничего.
– Ну, однако же, не все было так уж плохо, – заключила она.
А после умело перевела разговор на более легкие темы. Их младшую дочь, Нив, учившуюся дизайну в Телфорде, пригласили на свадьбу подружкой невесты. И начался мильон терзаний. Теперь она в срочном порядке придумывала фасон собственного платья и черпала вдохновение из наряда, запечатленного на заднем плане свадебной фотографии бабушки невесты. Айла размахивала руками, говорила про бланманже и каемочки. Фергюсон слушал, вяло изображая интерес. Их собственная свадьба прошла обыденно и просто, в регистратуре на Виктория-стрит. Он думал, что после секуляризации все брачные церемонии будут такими. Увы, где там!
Когда супруги допили пиво, Айла предложила взять еще по одной. Фергюсон согласился вопреки привычке.
Домой они уехали на последнем трамвае.
Фергюсон проснулся в 6:50. Будильник стоял на 7:00. Инспектор полежал еще девять минут. Когда он обнял жену, та пошевелилась, но не проснулась. До семи утра осталась ровно минута, и тогда Адам сел, поставил звонок для Айлы на 8:00 и выкатился из кровати. Инспектор любил утро, когда можно было походить без контактных линз, но перед новостями устоять не мог. Потому инспектор брился, вручную настроив клипфон на «Мировую службу», единственный источник новостей, в котором уж точно убийство отца Мэрфи не попадет на первую полосу. Так, новые проблемы с ориентировкой солет. Еще одна поломка на лифте, задерживаются орбитальные грузы. Объединенная Арабская Республика подняла цену на электричество. В результате слегка просели рынки в Токио и Шанхае.
Побрившись, Адам вставил линзы. За завтраком просмотрел газеты. Прошелся по первым страницам «Геральд» и «Скотсмэн». В «Скотсмэн» красовалась статья Тома Макэя, описывающая дело как возможный теракт, – но без потуг на сенсацию и провокационность. История попала и в «Гардиан», и в «Таймс» – но уже на последние страницы. «Телеграф» выдала самодовольные размышлизмы на тему того, как Шотландия до сих пор полагается на свою полицию, – инспектор сразу вспомнил о работе. Он подключился к НПИИ. Ночные поправки сместили поисковый профиль, но не в ту сторону. Система вздумала запросить ордера на арест для всех, кто был на Истер-роуд в прошлую неделю. Поэтому ее пришлось успокаивать и переналаживать. На местном полицейском жаргоне НПИИ звалась «Паранойя», отчасти потому, что стоило к ней подключиться, как голову заполняли потусторонние голоса, одержимые своими собственными духами. А еще «Паранойя» получила свое прозвище из-за того впечатления, которое она производила на криминальную братию и население в целом. Все, само собой, приписывали ей могущество куда больше реального. Фергюсон вздохнул и просмотрел профиль. Список людей, посещавших отца Мэрфи, еще расширяли и уточняли. Информатор Двинутого Казаха выдал небольшой список возможных подозреваемых, вовлеченных в какое-то странное ответвление готической субкультуры. Остальные люди Мухтара не добыли ничего ценного. Две раненые женщины не придут в сознание еще несколько дней, да и, в любом случае, их будут держать на успокоительных. На одиннадцать у Фергюсона назначена встреча с католическим епископом, доктором Карли. После обеда Фергюсона хотел видеть старший инспектор Мухтар. С ним назначать время бессмысленно – встретится, когда захочет сам.
Фергюсон сунул миску из-под мюсли в раковину, забежал наверх, в спальню – поцеловать все еще спящую жену в лоб – и направился к трамвайной остановке. Она располагалась всего в полусотне метров от двери, время ожидания – одна минута, поэтому Адам не брал с собой зонтик. Когда трамвай, дергаясь и лязгая, покатился вниз, к Толкросс, инспектор уцепился за петлю поручня и наморгал себе сайт Эдинбургского университета, а в нем – подменю Нью-Колледжа.
Некогда тот был главным центром теологической подготовки священников для Шотландской и Свободной церквей. Он остался таковым и по сей день, но желающих учиться там стало гораздо меньше. Колледж шел в ногу со временем, секуляризовался и предлагал больше курсов по истории и философии, чем по теологии. Профессор Грейс Э. Мазвабо преподавала историю церкви в Шотландии и исследовала постреформационный период. В резюме профессора был список ее статей и книг, их названия, на вкус Фергюсона, воплощали собой дремучую невразумительность и банальность эпических масштабов. В краткой биографической справке значилось, что она родилась в Булавайо, Зимбабве. Но после начальной школы продолжила обучение в Шотландии, куда ее родители переехали как христиане, запросившие убежища, – на это указывали даты переезда. Профессор добровольно и бескорыстно трудилась для Совета по делам беженцев, а также значилась как «диакон». В соответствии с политикой официального непризнания название своей церкви Мазвабо не указала.
Фергюсон вышел из трамвая на середине Принсес-стрит, перешел улицу и обнаружил Лодыря, сидящего на ступеньках портика Национальной галереи. Дождь прекратился, но небо по-прежнему застилали облака. Пока инспектор и роп шли к Маунду, небо потемнело, но затем стало светлеть.
– Странно, – заметил Лодырь. – Частичное затмение должно было быть на двадцать секунд длиннее.
– У них наверху проблемы, – сообщил Фергюсон. – Сообщали в новостях.
– Да, – подтвердил Лодырь и, как показалось инспектору, погрузился в размышления, ища информацию в сети. – Именно так. Проблемы. А теперь о ковенантерах…