Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945
Шрифт:
Мы разместились в аллеях парка, напоминая цыганский табор. Кругом слышались взволнованные голоса:
– Вот тебе и комфорт!
Поступила команда всем рабочим экипажам, включенным в боевое расписание, отправиться к своим самолетам и быть готовыми к вылету. Наш самолет стоял ближе других к парку, и мы с Ульяненко расположились на пеньках у хвоста машины. Рядом стоял самолет Олейник, которая летала эти ночи с Яковлевой на фотографирование целей. У них, пожалуй, была самая сложная работа. Привезти ночной фотоснимок – очень трудное задание. Тут нужен точный штурманский расчет, идеальное соблюдение заданного режима полета и необыкновенное мужество. Чуть-чуть отвернешь,
Катя Олейник подошла к нам, присела на пенек. Мы молчали, слушали ночь, которая была наполнена звуками. Казалось, кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, обгоняя друг друга, смолкали вдалеке.
– Ну, чего ждем? – нетерпеливо сказала Ульяненко.
– Обстановка, говорят, неясная, вот и ждем, – отозвалась Олейник.
– Пошлют со светом, на мессера налетишь – и привет родителям.
– Не журись. Все обойдется. – И Катя пошла к своему самолету.
Ульяненко поднялась с пенька, подошла к машине, осмотрела ее, взобралась в кабину, попробовала педали, рычаги управления, откинулась к спинке кресла, расслабилась. Тут взвилась ракета: на вылет. Подбежала механик:
– Контакт!
– Есть контакт! – откликнулась Ульяненко.
Это означало, что летчица включила зажигание. Механик тут же рывком толкнула пропеллер по рабочему ходу и мигом отскочила в сторону. Иногда проворачивать винт приходилось по многу раз подряд – мотор капризничал. Однако сейчас завелся с первой попытки. Выдохнув из патрубков клубок сизого дыма, он затрещал, загрохотал, точно телега с коваными колесами по булыжной мостовой, затем, набирая обороты, загудел певуче и звонко.
Ульяненко опробовала мотор на всех оборотах и порулила на старт. Какую-то минуту помедлила. Я знаю, как эта минута ответственна. Перед взлетом всегда надо сосредоточиться. Прикинуть в уме, что сейчас предстоит сделать. В эту минуту происходит огромная внутренняя напряженная работа, хотя внешне кажется, что пилот решил передохнуть перед дальней дорогой. В этой работе участвуют все человеческие органы: слух напряженно ловит, нет ли фальши в пении мотора, глаз еще раз жадно обшаривает приборную доску, мозг отпечатывает показания стрелок – все увидеть, все уловить, даже выражение лица штурмана. Нет, эта предстартовая минута не потеряна. Она очень важна для всего полета.
Взлетев, мы взяли курс на Остроленку. Местность, над которой мы сейчас летаем от Августова до Ломжи, – это лесисто-озерный край. Линия фронта тут неровная, вклинивается в районе Ломжи уступом в нашу оборону. Мы выбираем себе такой маршрут, чтобы как можно меньше находиться над вражеской территорией, прикрытой зенитными орудиями, прожекторами и самолетами-перехватчиками. Однако не всегда точно можно выдерживать заранее запланированный маршрут. Приходится энергично маневрировать. Первые вылеты в эту ночь шли удачно, хотя приходилось продираться через интенсивный вражеский огонь, который прикрывал скопления своих войск. От наших бомб внизу полыхало пламя. Черный дым клубами заволакивал большую площадь в лесу.
К утру зенитный огонь приутих, но зато в кромешной тьме то здесь, то там взлетали ракеты – беззвучные, яркие прочерки по черному своду. Это вызывало тревогу: в воздухе появились немецкие истребители, а они для нас были страшнее всего. Я предложила летчице подняться повыше. Если что случится, у нас будет запас высоты и, следовательно, времени. Не успели мы отбомбиться, как опять загремели вокруг зенитки. Море вспышек, море острых, смертоносных искр. Делать нечего, надо брать боевой курс, и идти через этот огонь, и висеть в нем три-четыре минуты, пока не отбомбишься. Но на этот раз над целью оказалось одновременно несколько самолетов, и это облегчило нашу задачу. Мы сбросили бомбы и выполнили маневр. За спиной зенитный огонь опять приутих. Наверное, снова мессеры в воздухе появились.
На душе стало неспокойно. Но ощущение неуверенности мало-помалу уходило, уступая место, пусть пока еще смутному, облегчению. Шли ведь на восток, домой. Секундная стрелка, подрагивая, описывала круги по циферблату. Трещал мотор, на крыле изредка сверкали отблески пламени из выхлопной трубы. С полукружия козырька в лицо били мелкие капли мороси. Мы попали в тучку. Надо держать ее про запас, при малейшей опасности можно спрятаться в ней. Но вот появились звезды. Они горят так близко, так ярко, что кажется, протяни руку – и снимай одну за другой. Неожиданно облачность кончилась, подул ветер, сокративший путевую скорость самолета. И тут же под верхними плоскостями заскользил свет.
Тревожный луч то вспыхнет, кольнет сердце, то погаснет, как бы давая надежду проскочить опасную зону. Но нет, фашисты услышали рокот мотора. Снова вспыхнул луч, за ним – второй. Самолет попал в перекрестное освещение. Через секунду заговорили пушки. Летчица швыряет самолет в сторону. Но прожекторы не отрываются. Нина входит в пике, делает горку, швыряет машину из одного поворота в другой… И словно невидимая рука выключила рубильник – свет погас. Ослаб и огонь зениток. Ульяненко снова набирает высоту. «Еще час вырвали у этой ночи», – подумала я и тут же увидела «Мессершмитт». Его наверняка вызвали зенитчики. Мелькнула мысль: «Может, не заметит?» Но фара мессера вспыхивает то с одной, то с другой стороны. Значит, ходит кругами, ищет…
Нам необходимо увидеть противника первыми. Он наверняка нас ищет на фоне звездного неба. Вот бы сейчас погасить праздничную яркость звезд! Сколько людей во все времена смотрели на звезды и восторгались ими, и конечно же не было ни одного человека, кто хотел бы их погасить. Ни одного, кроме нас с Ниной, в эту минуту… Свет, как кнутом, ударил сзади снизу. Нашел все-таки!
Я было струсила. И трусила моя нога. Да-да, нога! Правая нога предательски дрожала. Схвачу за колено – вроде бы успокоится. Отпущу – нога опять за свое. Хоть кричи. Что же это за напасть! Я по-настоящему разозлилась на свою слабость. Собрала все мужество, выдержку и сосредоточилась так, что сам черт не брат. Значит, две пушки, четыре пулемета и все, чем силен мессер, – это для нас. Это для нас около трех килограммов в секунду пуль и снарядов, начиненных взрывчаткой, зажигательной смесью и бронебойными сердечниками.
Фашист не успел открыть огонь и проскочил мимо. Скорость мессера в шесть раз превышала нашу. Но он нашел нас! И теперь будет расстреливать, как приговоренных.
На разборе обобщали опыт уклонения от атак вражеских истребителей. По-2 должен резко отвернуть с курса с потерей или набором высоты. Успех зависел от своевременного обнаружения истребителя, точного определения его атаки. Эта задача возлагается в первую очередь на штурмана. Но разве все можно предусмотреть? Мысленно стараюсь представить действия врага. Сейчас он пойдет в лоб, на сближение, зная, что нам остается уходить только вниз.