Ночные шорохи

Макнот Джудит

— Все это, включая брошь, принадлежало твоей прапрабабке Хановер. Первый подарок ее мужа. Они были в нашей семье много лет и поэтому имеют для меня особое значение. Ты долгое время жила вдали от Рейнолдсов, правда, не по своей вине, и хотя я не склонна к сентиментальности, мне пришло в голову, что эти украшения могут послужить, так сказать, связующим звеном в разорванной цепи времени. Сегодня я приколола эту брошь в последний раз, однако буду рада увидеть ее на тебе, когда, разумеется, ты наденешь что-то более подходящее, чем эти мужеподобные штаны.

— На…

на мне? — недоуменна повторила Слоан, но, вспомнив предстоящий ужин, кивнула. — О, понятно. С вашей стороны крайне великодушно позволить мне поносить их…

— Глупышка! Я не даю украшения напрокат Это подарок. Когда я покину этот мир, они послужат напоминанием обо мне и всех предках, узнать которых у тебя просто не было возможности. И потом, рубин — твой зодиакальный камень.

Потрясенная Слоан вскочила так резко, что едва не уронила футляр. Теперь ясно, почему прабабка завела разговор о смерти.

— Надеюсь, вы проживете еще много лет и еще не раз сможете надеть эти прекрасные вещи. Мне вовсе не нужно смотреть на них, чтобы вспоминать вас после…

— После того, как меня положат в гроб, — услужливо подсказала Эдит.

— Не желаю ничего слышать об этом. Особенно теперь, когда мы наконец встретились…

— Я настаиваю на том, чтобы ты немедленно взяла драгоценности.

— А я не сделаю ничего подобного, — упрямо заявила Слоан, кладя футляр рядом с Эдит.

— Но они все равно когда-нибудь станут твоими.

— Я уже сказала: никаких обсуждений «когда-нибудь».

— Надеюсь, ты не будешь такой упрямой после того, как прочтут мое завещание. Я решила изменить его, чтобы ты получила законную долю…

— Ошибаетесь, я по-прежнему буду стоять на своем. — перебила Слоан, и, к ее изумлению, Эдит громко рассмеялась, вернее, закаркала: звуки, определенно не слишком мелодичные, хотя и греющие душу.

— Настоящая маленькая ослица, — выдохнула старуха, промокая глаза кончиком носового платка. — Не могу припомнить, когда в последний раз кто-то пытался заставить меня отступить от принятого решения. Даже Картер знает, что со мной спорить бесполезно.

Опасаясь показаться неблагодарной или грубой, Слоан умерила пыл.

— Мне просто тяжело рассуждать о вашей смерти и тому подобных вещах. Это меня угнетает.

— А уж меня-то как, — проворчала Эдит, и Слоан запоздало поняла, что старуха пыталась пошутить. Наклонившись, девушка порывисто поцеловала Эдит в сухую пергаментную щеку.

— Обязательно куплю вам веселенький шарфик, чтобы развеять вашу тоску, — пообещала она, направляясь к двери.

— Только не слишком дорогой! — крикнула вслед Эдит.

Глава 30

Вспомнив, что они не успели позавтракать, Парис предложила сначала поесть, и Слоан охотно согласилась. Ей не терпелось передать сестре слова матери, но девушка слишком ясно сознавала, что каждый шаг Парис навстречу Кимберли будет неизбежно отдалять ее от Картера.

Официантка наполнила их стаканы водой и принесла меню в кожаном переплете. Слоан машинально раскрыла солидный буклет и невидящими глазами уставилась в список закусок, раздумывая о предстоящем нелегком разговоре. Нужно во что бы то ни стало сохранять объективность. Несмотря на ее нелестное мнение о Картере, нельзя отрицать, что он был для Парис заботливым, любящим, хотя и чрезмерно властным отцом, и та, разумеется, предана ему, Как легко оказалось ей полюбить неожиданно возникшую сестру, ведь при этом ей не пришлось осознавать, что ее отец — негодяй, лгун и непорядочный человек. В случае с Кимберли все обстояло совсем иначе!

Картер же и его мамаша вбили Парис в голову, что ее мать принадлежит к отбросам общества. Если она поймет, что все это ложь, она будет вынуждена признать, что оба они совершили гнусную подлость. Трудно представить, как ранит это открытие сестру! Слоан опасалась, что Парис попытается защититься единственным известным ей способом: не пожелает ничего слышать о матери и придумает тысячу причин и доводов, чтобы никогда с ней не увидеться.

У стола появилась официантка, и Слоан заказала фирменное блюдо, даже не позаботившись как следует прочесть его название. Когда они остались одни, Слоан решилась заговорить о Кимберли, но выяснилось, что на уме у Парис было совсем другое.

— О чем хотела поговорить с тобой прабабушка?

— О драгоценностях, — беспечно сообщила девушка. — Собиралась подарить мне какие-то фамильные украшения. Но я отказалась.

Лицо Парис заметно напряглось.

— Она упоминала о завещании? Слоан кивнула, и Парис принялась массировать пальцами виски, морщась как от внезапной боли.

— Мне так жаль, что эти мысли не дают прабабушке покоя, — расстроенно прошептала она, — но все мы знаем, что ей не долго осталось.

Слоан сочувственно молчала, и Парис, заломив руки, почти простонала:

— Я видела этот футляр на столе и поняла, о чем они хочет с тобой говорить. Ненавижу, когда она заводит речь о смерти — может, потому, что это словно приближает страшную минуту. Не знаю.

Она покачала головой и, подавшись вперед, жалобно попросила:

— Лучше давай поговорим о чем-нибудь веселом. Слоан не нуждалась в поощрении.

— Хочешь побольше узнать о маме?

— Хочу.

— Я звонила ей утром и рассказывала о тебе. О том, что ты собираешься приехать.

— И что она ответила?

Слоан взглянула сестре в глаза и тихо призналась:

— Мама плакала. Никогда не видела ее плачущей. Парис громко сглотнула, будто сама едва сдерживала слезы.

— А… а что еще?

— Мама передала привет и сказала, что очень тебя любит. Парис нервно опустила глаза.

— Это… это очень мило с се стороны. Кажется, худшие подозрения Слоан оправдываются. Что же делать?

— Я понимаю, как все это тяжело для тебя. Чего только, должно быть, тебе не наговорили о маме, а теперь ты вдруг узнаешь, что добрее и лучше ее нет в мире. Нетрудно понять, что если я говорю тебе правду, значит, кто-то лгал.