Ночные тайны королев
Шрифт:
И Маргарита с готовностью обещала это мужу. Она твердо решила сразу показать тем, кто пытается диктовать королю свою волю, что отныне все пойдет иначе, что она не допустит посягательств на корону английских монархов.
Двадцать восьмого мая состоялся торжественный въезд новобрачных в Лондон. Столица принарядилась. Всюду виднелись яркие разноцветные полотнища флагов и – маргаритки. Венки и гирлянды из этих маленьких, но таких привлекательных цветов украшали все до единой городские статуи, порталы домов, конские сбруи. Женщины воткнули маргаритки в волосы и прикололи к
На площадях стояли огромные бочки с пивом, откуда каждый черпал себе сколько пожелает.
– Как они любят вас, моя госпожа! – восторженно прошептал Генрих и ласково взглянул на свою красавицу жену.
Маргарита кивала горожанам, разбрасывала мелкие монеты, доставая их из прицепленного к поясу большого кошеля, улыбалась, видя, с каким восторгом таращится на нее малыш, посаженный отцом на плечи… Однако же она понимала, что встреча получилась не совсем такой, на какую могла бы рассчитывать молодая супруга обожаемого народом монарха.
А Генриха действительно боготворили. Ему без устали кричали «Славься!» и «Владей нами!» – но долетали до слуха юной француженки и другие восклицания.
– Помни об отце! – крикнул какой-то человек, по виду дворянин. – Отомсти французам за нашего храброго Гарри!
Стража кинулась в толпу, повинуясь гневному приказу короля, однако крикуна и след простыл, а лондонцы расступались перед солдатами очень неохотно. Они явно не желали, чтобы незнакомца нашли и арестовали за возмущение общественного спокойствия.
– Но ведь ваш батюшка скончался от желудочных колик, – сказала Маргарита мужу, едва они оказались в своих апартаментах. – Отчего же вас призывают отомстить за его смерть?
Генрих, утомленный долгой поездкой верхом, сел на стул с неудобной прямой спинкой (Маргарита покосилась на него недовольно: к чему держать такую мебель, когда есть кресла с мягкими сиденьями или на худой конец табуреты, обтянутые парчой?) и кивнул слуге. Тот, встав на колени, принялся ловко расстегивать цепочки, с помощью коих подтягивались к икрам на удивление длинные, в два раза длиннее, чем подошвы, носки модных государевых башмаков. Когда наконец на ногах короля оказались удобные домашние туфли, он вздохнул с облегчением, отослал лакеев и пажей прочь и с легким упреком в голосе обратился к жене:
– Не надо впредь обсуждать прилюдно наши семейные дела, дорогая! Что же до моего отца, то вы знаете, надеюсь, сколь неожиданно он покинул этот мир. Это произошло вскоре после битвы при Азенкуре, в которой Англия одержала блистательную победу… ну-ну, не хмурьтесь, ведь вы теперь англичанка и не должны сожалеть о разгроме французов… Итак, батюшка скончался в Венсене, и тогда поговаривали о том, что его отравили. Я, правда, надеялся, что эти прискорбные слухи навсегда ушли в прошлое, но, как видите, народ ничего не желает забывать.
– Но я же не виновна в гибели вашего отца, Генрих! – проговорила Маргарита, глотая слезы обиды. – А этот человек сегодня… тот, что призывал к мести… смотрел на меня, как на убийцу!
– Не преувеличивайте, – улыбнулся король, но улыбка у него вышла печальная.
Маркиз Суффолк, которому Маргарита пожаловалась на недостаточно теплый прием, оказанный ей лондонцами, утешил государыню и, кипя от возмущения, отправился
– Нрав толпы изменчив, – ответил старик, выслушав сетования маркиза. – И нам надо пользоваться этим… в подражание Глочестеру.
– Значит, милорд, – уточнил дотошный Суффолк, – вы полагаете, что это дело рук вашего племянника?
– Вне всяких сомнений, – кивнул герцог. – К сожалению, государыня обошлась с Глочестером слишком сурово, а он не забывает оскорблений.
– Она же королева! Если она так разговаривала с герцогом, значит, он это заслужил, и у него нет никакого права обижаться! – сказал Суффолк убежденно.
Кардинал внимательно поглядел на влюбленного вельможу и покачал головой.
– Вот что, милорд, – мягко проговорил он, – я давно уже собирался предупредить вас. Нужно быть осторожнее. Служить королеве верой и правдой – это наш долг, но вы выполняете его слишком рьяно. Остерегитесь!
Суффолк не посмел оспорить слова кардинала. Он сказал только, что его жена, маркиза Суффолк, приближенная королевы, так что, мол, вполне естественно, что он тоже часто бывает в обществе Ее Величества.
– Ваша жена, и это всем известно, не знает, что такое ревность, – возразил кардинал. – Но я не могу ручаться за Его Величество. И помните, что королеву и так не слишком жалуют на ее новой родине. Желая помочь ей, вы можете невольно подтолкнуть ее к пропасти.
Через два дня Маргарита была коронована в Вестминстере. Горделиво выпрямившись, облаченная в пурпурную мантию с горностаевой оторочкой, она села на трон, дабы принять поздравления и заверения в преданности. Первые лорды государства по очереди подходили к ней и, опустившись на одно колено, протягивали в знак вассальной верности свой меч – рукояткой вперед. Для каждого из них нашлись у королевы слова благодарности – даже для ненавистного герцога Глочестера. И только маркиз Суффолк не удостоился ласкового слова монархини. Но зато она одарила его таким взглядом, что он почувствовал себя счастливейшим из смертных.
К сожалению, взгляд этот заметили многие, и придворные понимающе хмыкали и смотрели на молодого короля с состраданием.
…Лондонцы так и не полюбили свою повелительницу. Она оставалась для них француженкой, хищной и алчной обольстительницей, сумевшей вкрасться в доверие к простодушному доброму Генриху. Герцог Глочестер мог торжествовать победу: его агенты действовали столь успешно, что не было в Лондоне ни одного трактира, ни одной лавки, где бы не бранили королеву Маргариту.
– Она разорила нашу страну, – говорил простой народ. – Ее платья стоят столько, что на эти деньги можно было бы накормить целую армию.
– Она жадна до удовольствий и похотлива, – вторили простолюдинам некоторые аристократы. – Она обманывает нашего короля. Если француженка понесет, то не будет никакой уверенности, что ребенок этот – законный отпрыск, а не бастард.
А уж когда не слишком искусный дипломат Карл VII отправил в Лондон кардинала де Бурбона, наказав ему во исполнение брачного контракта потребовать для Франции графство Мэн, в Лондоне начался настоящий бунт, искусно разжигаемый коварным Глочестером.
– Нужно держать слово, – в один голос твердили королю герцог Бофор и Суффолк. – Мы не можем ссориться с Францией.