Ночные туманы
Шрифт:
Пришла весна, за ней лето. А вот и первое плавание на паруснике времен Станюковича! Мы увлекались полузабытыми терминами парусного флота и всей этой трудной службой с изматывающей качкой в Финском заливе, со спаньем в подвесных койках-сетках, с горланящим боцманом, которого прозвали "иерихонской трубой". И дымящиеся флотские щи казались от усталости особенно вкусными, а каша с мясом, которую мы, бывало, презирали в училище, - необыкновенной.
После кратких увольнений на берег при стоянках в портах мы делились на баке впечатлениями. У каждого были приключения удивительные. Один целый час преследовал явного контрабандиста, оказавшегося мирным рыбаком; другого
Мы вернулись в училище окрепшими, загорелыми и обветренными, с налитыми мускулами. Чувствовали себя настоящими "морскими волками". Отсеялись из нас только двое: они так и не привыкли к бортовой и килевой качке.
И опять все пошло своим порядком: занятия в классах, вечера в училищной библиотеке, экскурсии в Эрмитаж и в Русский музей.
Учился я на пятерки - иначе и быть не могло, я бы от стыда сгорел за тройки и перед самим собой, и перед дедом.
Однажды, к великому нашему веселью, нам достались билеты в детский театр, да еще на "Тома Сойера"! Мы хохотали до слез. Потом все же решили пойти - не пропадать же билетам. Возле театра полно было школьников, школьниц. Какой-то малолетний остряк спросил:
– А вы, дяденьки, в каком классе учитесь? Пожалуй, вам не по возрасту.
Мы вошли и сдали свои шинели в гардероб. Среди окружавшей нас мелюзги мы казались себе непростительно длинными. Нас сразу же закидали вопросами. Пришлось провести разъяснительную беседу о задачах училища и о том, кого в него принимают.
Свет стал гаснуть, и мы разыскали места (во время действия сзади все время шептали: "Дяденька, да пригнитесь же").
Как это ни странно, но спектакль смотрели мы с удовольствием. ("Впали в детство, товарищи", - шепнул Алексаша Березин.) Хороши были и Гек Финн, и тетя Полли, и Бэкки, но лучше всех оказался Том Сойер - озорной сорвиголова, душа-паренек, от которого зал пришел в полный восторг. Витаська протянул мне программу, подчеркнув ногтем строку: "Том Сойер - Т. Л. Иванова". Я знал, что мальчишек в детских театрах играют актрисы. Они называются "травести".
Когда мы выходили после спектакля, сыпал густой мокрый снег, но у соседнего артистического подъезда толпились ожидавшие артистов ребята. В детском театре тоже есть поклонники и поклонницы талантов. Ждали, как мы услышали, "Тома".
– А ну, подождем и мы, - предложил Николаша Овсянников.
Мы отошли в сторонку, чтобы на нас меньше обращали внимания. Ждать пришлось с полчаса. Снежинки оседали на наши шинели. Наконец ребятье закричало:
"Здравствуй, маленький Том!"
Это была Т. Л. Иванова, кудрявенькая девчушка в кроличьей детской шапочке с ушками. За ней шла актриса, игравшая Гека, некрасивая, с длинным лошадиным лицом. Ребята засыпали их вопросами, некоторые просили автографы. Мы шли на почтительном расстоянии. Около мостика через Фонтанку, когда толпа ребятишек рассеялась, наиопытнейший Николаша Овсянников подошел к девушкам. Он сказал изысканно:
– Я и мои товарищи моряки благодарим вас за доставленную нам радость.
– За то, что вы на три часа впали в детство?
– спросила Т. Л. Иванова весело. И мы тут же представились, назвав свои имена.
В этот день начался мучительный год моей жизни.
Я не мог дня прожить без Томы Ивановой. Если в день моего увольнения она была занята, я торчал на спектакле (она, недавно окончив училище,
Тома Сойера). Если бывала свободна, я с гордостью шел с ней по Невскому. Она была мне по плечо, очень хорошенькая со своими задорными глазками, разрумянившимися щеками и с каштановыми кудряшками, выбивавшимися на лоб из-под кроличьей шапочки с ушками. (Я называл ее "мой маленький Том".)
Первая юношеская влюбленность, беззаветная, жертвенная! Она не мешала учиться. Наоборот. У меня словно выросли крылья. Преподаватели не могли нахвалиться. Я чувствовал себя счастливейшим человеком.
Она жила в каком-то подобии комнаты, за перегородкой, не доходящей до потолка, на мрачной улице в конце Старо-Невского. (Родители ее жили в Череповце.)
Она разрешала мне заходить в ее маленький уголок: стены были увешаны фотографиями знаменитых артистов.
Включала электрический чайник, резала булку, намазывала маслом, готовя нам бутерброды; мне нравились ее ловкие руки, сосредоточенное в таких случаях личико, я любовался ее маленькой грудью под голубым в чайках свитером. Я притягивал Тому к себе, она говорила:
"Подожди, я ужасно голодная", но все же горячо целовалась.
Она беззаветно любила театр, мечтала вслух о ролях, которые хотела сыграть, - Джульетты, Офелии, Зои...
И никогда, ни разу не поддержала разговора о нашем будущем.
– Зачем?
– обрывала она.
– Я замуж не собираюсь.
Но временами она очень любила меня. То начинала, взяв мою голову в милые теплые руки, исступленно меня целовать, то привлекала к себе и, задыхаясь, шептала:
"Я никогда не уйду от тебя", словно себя убеждала в том, в чем сомневалась. То мучила меня ревностью, допрашивая, бываю ли я на училищных балах и знакомлюсь ли я там с кем-нибудь. В другие вечера была странно отсутствующей и, казалось, я ее тяготил. Я мучился, но не мог себя заставить уйти - слишком дорога была каждая минута, проведенная с ней.
Пришла весна, все зазеленело в Летнем саду. Она получила новую роль, говорила только о Снежной королеве. Я держал ее нежные ручки в своих и радовался с ней вместе. Потом я ушел на практику, на торпедные катера, в восторге, что приношу пользу, общаюсь с людьми, настоящими флотскими, с которыми придется служить всю жизнь. Влюбился в своего командира Вихрева, тоже недавнего курсанта нашего училища, обожал его за решительность, опытность, находчивость (был случай, когда заклинило руль, и он спас и катер свой, и команду), испытывал священный трепет перед боцманом Семиным, человеком обстоятельным и серьезным, хотя и мало похожим на боцманов, которые описываются в морских рассказах. Вернулся с отличной оценкой Вихрева, явился в училище, потом поспешил на Старо-Невский проспект.
Узнал, что Тома у родных, в Череповце. Мне не оставила и записки. Но по городу были расклеены афиши нового театрального сезона. В них значилась "Снежная королева". Я уехал на побывку в Москву. И, к своему изумлению, застал у нас дома Шиманского.
– Владлен Афанасьевич часто меня навещает, не оставляет одну, - сказала мать благодарным голосом.
Шиманский заговорил со мной покровительственно. Он располнел и стал похож на отца: усвоил походку и жесты своего бывшего шефа, в нем появилась отцовская величественность, и на лице прочно осело выражение довольства собой. Теперь Шиманский занимал в "почтовом ящике" отцовское место и "двигал" его работы, заканчивал не оконченное отцом и прикладывал к нему собственное: строил здание своей славы. А так как лет ему было немного, пыжился он ужасно, чем меня рассмешил.