Ночные туманы
Шрифт:
Бабку тут же пригласили быть консультантом и сказали, что ей за это заплатят.
Вскоре после этого случая отец пришел домой из своего "почтового ящика" чрезвычайно взволнованный: все лицо в красных пятнах. Он не поздоровался ни со мной, ни с матерью, прошел прямо в бабкину комнату. Отец не часто удостаивал бабку своими посещениями, поэтому та изумленно поднялась ему навстречу, отложив в пепельницу недокуренную папиросу.
– Вот-с... Варвара Корнеевна... подложил под меня фугас ваш Варсанофий
– Господь с тобой, какой фугас, Леонтий? Заговариваешься о покойнике...
– Уж лучше бы и для меня и для вас был бы ваш Варсанофий покойником. Спокойнее бы жилось. Ан нет.
Не убит он, ваш Варсанофий, мой тестюшка, не убит...
– Жив?!
– воскликнула бабка, обезумев от счастья.
– Да неужели живой?
– закричала мама.
– Да говори же, зять, говори!
– тормошила бабка отца.
– Отпустите меня. Хорошего ничего не скажу. А плохого на всю жизнь теперь хватит. Пригласили меня в соответствующее учреждение, Варвара Корнеевна. И сообщили, что ваш Варсанофий Михайлович ничего лучшего не придумал, как сдаться в плен Гитлеру...
– Врешь!
– крикнула бабка яростно.
– Сам себя порешил бы, не сдался бы!
– Факты - упрямая вещь.
– Отец тяжело задышал.
– Ваш... ваш (подчеркнул он) Варсанофий Михайлович осужден и находится в лагере.
– Его только мертвого в плен заграбастать могли!
Бабка, держась за косяк, стала медленно сползать на пол. Я подхватил ее, но она, став вдруг очень тяжелой, оттягивала мне руки.
– Папа, да помоги же!
Отец, отмахнувшись, пошел в свою комнату хромающей, тяжелой походкой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Шли годы. Отца за деда не трогали. Поняли, что он женился на дочери моряка, занимавшего довольно высокое положение. Не мог же он знать, что тесть впоследствии продаст свою Родину!
Продал?! Дед?! Мне на всю жизнь запомнился яростный выкрик бабки: "Его только мертвого в плен заграбастать могли!"
Иногда мать с бабкой, обнявшись, глухо рыдали. Мать очень деда любила, и для нее уже стало привычным, что его нет, что утонул он в холодной воде бурной Балтики.
Теперь мучительно думалось: увидят ли они его когданибудь? На это надежд было мало.
– Ну, уж мне не дожить, - вздыхала горестно бабка.
Она совсем высохла и ссутулилась.
Очевидно, слушок дошел и до киностудии. Что-то к бабке, именовавшейся "консультантом фильма" и даже получавшей за это каждый месяц какие-то деньги, перестали ходить и звонить ей по телефону солидные, очкастые дяди, да и сам фильм, поскольку бабка была в нем главным действующим лицом, как будто прикрыли.
Мы еще раз ездили в Пярну на дачу, жили у тех же старушек, и отец совершал утренний моцион под каштанами. Я окончательно влюбился и в море, и в корабли,
Однажды мельком увидел я Лэа на берегу того самого, затянутого ряской пруда. Она сидела под дубом в голубеньком платьице, выросшая, почти уже девушка, с книгой на коленях. Я смотрел на нее не отрываясь, и она, очевидно, почувствовала, потому что глаза ее широко раскрылись, и, сбросив книгу с колен, она вскочила и кинулась было ко мне, но тут же опомнилась, подняла книгу и пошла прочь, вся освещенная солнцем, горевшим между вековыми дубами.
Больше я ее не встречал.
Мы вернулись в Москву. Я опять ходил в школу, занимался, читал и мечтал, что пойду в военно-морское училище.
Хорошо помню мартовский день, когда мы узнали о смерти Сталина. Известие поразило нас - меня, маму, бабку. Но отец больше всех убивался. Он был сломлен, захлебываясь, рыдал. Мать отпаивала его валерьянкой. Отец поднимал голову от залитой слезами подушки и глухо вещал:
– Все погибло! Теперь все погибло!
– Что погибло?
– спросила наконец бабка.
– Опомнись, Леонтий.
– Все! Все мы погибли!
– Ну, знаешь, ты, Леонтий, горюй, да не заговаривайся, - сама рыдая, сердито сказала бабка.
– Ну, помер, и он не бессмертен. И мы все помрем. Бессмертен лишь народ. Ленина потерял - и то выстоял. И каких дел, гляди, натворил. Войну на своих плечах вынес! А ты - погибли, погибли! Будет брехать тебе, зять!
Прошло года три. В серый, тоскливый день, когда и снег, казалось, за окнами посерел, позвонили у двери так резко, что и мать и бабка одновременно, чуть не столкнувшись, кинулись в переднюю.
Я услышал короткое восклицание, похожее на стон, и увидел большого и страшного человека, заросшего густой бородой. Он был в каком-то подобии флотского бушлата, порыжелого донельзя, в ушанке из собачьего рыжего меха. Мать и бабка повисли на его широких плечах.
– Ну, полноте, полноте, - говорил человек, прижимая к себе и маму и бабку. Слезы текли у него из глаз в его страшную бороду, и он продвигался с грузом своим очень медленно в теплые комнаты. Как видно, крепко промерз.
И через головы матери и бабки он увидел меня и сказал сквозь слезы:
– Ба-а! Да это Юрка так вырос? Шагай-ка сюда!
Это был мой дед Варсанофий Подколзин, офицер советского военного флота.
– Ну, Варька, ну, Сашка, полно, ну здесь я, с вами, как видите, живой и здоровый, чего ж вы ревете?
– убеждал он бабку и мать.
– Значит, и вы здоровы и живы!
И зять мой здоров? И преуспевает?
– И, не дождавшись ответа, торопливо добавил: - А я еду с вокзала, все думаю: а вдруг никого дома нет? Что тогда делать, а? На лестнице ждать? Тихо, шампанское не разбейте, по дороге купил...