Ночные туманы
Шрифт:
Иногда я завидовал офицерам на тральщиках. Они и в мирное время ходят над смертью: и через двадцать лет после войны можно наткнуться на забытую минную банку.
Знакомый минер мне рассказывал, как он пошел с двумя матросами к мине на "двойке". Уже подойдя к ней вплотную, он обнаружил, что какой-то кретин воспользовался частью бикфордова шнура. Минер все же рискнул поджечь сигаретой этот жалкий остаток, приказал грести во всю силу, но - сломалось весло. Тогда, не раздумывая, он кинулся к мине вплавь. И в последнюю, пожалуй, не минуту - секунду загасил шнур.
Но я знал, что и я приношу
Нет, свою службу я не променяю ни на какую другую! Люблю ее, трудную, подчас заполненную неприятностями и чрезвычайными происшествиями. Что может быть лучше возвращения из походов, когда на берегу тебя ждут и встречают, обнимают, целуют те, кто считал дни и часы до твоего возвращения с моря? (Увы, меня еще никто не встречал и не ждал.)
Перед учениями у нас выступил отставник куниковец. Он рассказывал, как морская пехота высаживалась в пригород Новороссийска - Станичку:
– Море бушевало, и видимость была скверная. Когда катер подошел к берегу, в него полетели гранаты. Одну отбил рукой один из моих пехотинцев, и она взорвалась у борта. В воде мы увидели проволочные заграждения.
Я кинул шинель на них и скомандовал: "Русские моряки, за мною, вперед!" На заграждения полетели плащ-палатки, шинели. И мы по ним выбрались на берег. На берегу окружили вражеский дот и забросали гранатами засевших в нем гитлеровцев...
После встречи с ветераном войны и учения показались куда увлекательнее и нам, и десантникам, которых мы высадили на скользкие скалы. По традиции отцов - "наш закон - только движение вперед". Мы тоже стремились вперед. Высокая честь быть наследником черноморцев!
– Я вами доволен, Строганов, - сказал адмирал, придя на мой катер.
– Вы окрепли и возмужали. Надеюсь, скоро увижу вас с двумя звездочками... добавил он ласково.
– Но не останавливайтесь на достигнутом...
Я узнал в этот вечер, как перед войной он и Гущин добивались большего радиуса действия своих катеров, выходили в шторм в море с предельной нагрузкой, с двойным грузом торпед и горючего. Как это помогло им, когда пришлось воевать!
– И если вы думаете, что больше ничего нельзя выжать из наших великолепных машин, вы глубоко ошибаетесь. Задорная молодость способна дерзать: я жду от вас дерзости, риска!
Уходя, он спросил радиометриста:
– Чем вы расстроены, Расторгуев?
– Мать сильно болеет, товарищ контр-адмирал, - ответил матрос.
– Что с ней?
– Рак. Из больницы позавчера ее выписали домой...
умирать...
– Почему не доложили до выхода?
– На учениях, товарищ контр-адмирал, каждый человек дорог... а помочь ей я все одно не могу...
– Что, по-вашему, Строганов, лучше, - обернулся ко мне адмирал, - иметь во время учений на борту человека со смятенной душой или заменить другим, может, менее опытным? Расторгуева отпустите сегодня же. Рак...
– вздохнул он, - все еще безнадежное слово...
Я
Я шел домой, поеживаясь от едкого холодного ветра.
Адмирал прав, думал я. Я должен каждого своего подчиненного знать, как себя самого. Должен... А это совсем не так просто. Что за человек живет с тобой рядом, прикрыв грудь тельняшкой, нося пышное имя Роланд и прозаическую фамилию Пузырьков? Для молодого, еще зеленого моряка этот мир машин и приборов, окруженных водой, полон всяческих неожиданностей. Новичок видит непонятные буквы и знаки на крышках люков, трапы, уходящие вниз. Его окружают разноцветные трубы и провода на железных стенах. Он спотыкается о высокие комингсы. Его тревожат звонки, куда-то зовущие, о чем-то оповещающие.
Все это, непонятное, проясняется постепенно. Перестает быть загадочным тревожный звонок. Юнец узнает, почему одна труба голубая, другая розовая и что означает буква, выведенная краской на двери. Юнец с большей или меньшей ловкостью перешагивает через высокий порог и узнает, что порог называется комингсом. Наконец он осваивает специальность. Зеленый юнец становится в конце концов моряком.
Но чем он дышит и чем он живет, как говорится, вне службы? Это знает, увы, далеко не каждый.
Итак, чем живет и чем дышит Роланд Пузырьков? Не залезешь же ты ему в душу (как, впрочем, и ко всем остальным). Матрос он исправный, специалист отличный.
Но этого мало. Вот после того, как я, по совету адмирала, отметил его день рождения, узнал Пузырькова поближе.
– А ведь если бы не попал я на флот, товарищ лейтенант, стал бы форменным тунеядцем.
И я выслушал несложную историю столичного парня, забалованного родителями: попал в скверную компанию, девчонкам хвастался, что он "третий штурман дальнего плавания" (рейсы в Неаполь и Геную). Чтобы подтвердить это маленькими подарками, "вывезенными из плаваний", связался с фарцовщиками. Попадался в милицию, но отец выручал. Отец уехал в заграничную командировку. Квартира превратилась в притон. Пузырьков медленно опускался на дно. И тут - призыв в армию.
Ловкачи приятели предлагали помочь уклониться от призыва: принесли средство, вызывающее экзему. У Роланда хватило совести отказаться. "Третий штурман дальнего плавания", никогда в жизни не видевший моря, заявил, что он хочет на флот.
– В первые дни я разочаровался. Мне показалось, что я лишился свободы, и чуть было не сорвался. Но одумался вовремя: дезертиром быть не хотел. Сейчас смешно вспомнить о прошлом.
Я день за днем пытался разобраться в своих подчиненных. Когда Пащенко списал со своего катера двух отпетых, неисправимых, я попросил определить их ко мне.
Многие удивлялись. Кое-кто и посмеивался. Но и Смородинов и Лысенко оказались не хуже других.
Пащенко же, списавший Смородинова и Лысенко, проглядел Маслюкова. Был у него на катере такой гусь.
Однажды Пащенко вызвали в штаб к адмиралу.
"Что там стряслось? Почему меня требуют вечером?" - думал Пащенко, идя по темной дороге.
– У адмирала что, совещание?
– спросил он дежурного, взбежав по ступенькам.
– Никак нет, никакого совещания нынче.
– Он у себя?