Ноги
Шрифт:
В остальной жизни Семену все было неинтересно. Даже физкультура представлялась нестерпимым издевательством. Физические упражнения, подтягивания, отжимания — это еще куда ни шло, но вот когда разжиревшая тетка предпенсионного возраста принуждала их играть в мяч руками, все существо Семена тотчас начинало протестовать. С этим нужно было что-то делать.
Однажды он нашел то, что подсознательно искал, — на последней странице небольшого спортивного журнальчика с портретом великого вратаря Дасаева на обложке были напечатаны адреса московских футбольных школ. И Семен решился. Или пан, или пропал. Дальнейшая раздвоенность, одновременное
3. Здесь и сейчас
Барселона
Сентябрь 2004
Больше всего он ненавидел собственную беспомощность. Сейчас, в совершенной темноте, он ощущал себя беспомощным младенцем. Так больше не могло продолжаться, ему хотелось вырваться, но ноги и руки отказывались слушаться. Сколько это еще может длиться, спрашивал он себя и говорил себе, что скоро не сможет дышать, задохнется. В этом ящике, обитом железом, можно было перевозить что угодно, но только не живого человека. Чтобы в нем уместиться, Семен был вынужден подтянуть согнутые ноги к животу. Потому-то, когда они обшаривали весь грузовой отсек, ящик, в котором он спрятался, не тронули. Семен давно уже потерял счет времени. Снаружи, за сдавившими его стенками, слышалось какое-то равномерное гудение. Постоянно на одном и том же уровне, и если это гудение не прекратится, то он сойдет с ума.
И вдруг гудение усилилось, начало нарастать, достигло максимальной степени интенсивности — так, что казалось, у Семена вот-вот лопнут барабанные перепонки, — но, когда его голова уже готова была расколоться, оборвалось. «Все, тот свет, — сказал он себе, — на тот свет попал, замороженный эмбрион!»
Но через мгновение на ящик обрушились оглушительно-звонкие удары. Все! Забивают, законопачивают намертво. За тот фортель, который выкинул Шувалов, Коплевич приказал его заживо похоронить.
Раздался скрежет, железная крышка поехала, свет был ослепительным… Распрямиться Семен без посторонней помощи не мог. Его подхватили под локти и колени, вытащили и положили на что-то довольно мягкое — скорее всего, на ворох второпях набросанных шерстяных одеял. И нависло над ним лицо — слегка одутловатое, с глубокой вертикальной полоской над верхней губой, с блестящими, как маслины, влажными глазами. А за ним и второе, черное как ночь, со сверкающими белками глаз — лицо курчавого суринамца из легендарного миланского трио.
— Эй, Семен, как себя чувствуешь? Ты в порядке, Семен? — трясли и тормошили его, а он так и не мог прийти в себя — только жадно, как вытащенная на берег рыба, хватал ртом воздух. — Добро пожаловать на землю! И в Барселону.
Он попробовал приподняться, но, обмякнув, бессильно повалился на одеяла. Его опять подхватили за руки и за ноги, попытались понести, но здесь он показал неожиданную в его положении строптивость, замычал, замотал головой — не хотелось въезжать в футбольную столицу мира на носилках.
— Поставьте меня на ноги, — прокричал он сипящим и почти беззвучным голосом. — Я сам. Сам.
Поддерживаемый под руки, он прошел пару метров. Каким-то неимоверным усилием воли ему удалось держать равновесие, и он отвел руки людей, опекавших его.
Увидев множество ступеней, которые круто уходили вниз, Семен с чрезвычайной осторожностью сделал шаг, другой… ступеньки показались ему невозможно скользкими, и он стал старательно спускаться, фиксируя каждый свой шаг. Тут же защелкали фотокамеры: внизу собралась целая толпа. Его слезно просили поглядеть в объектив, приподнять подбородок, помахать приветственно рукой и улыбнуться.
Журналистов оттеснили какие-то дюжие молодцы, и Шувалов испытал к этим парням — должно быть, бывшим десантникам — неслыханную благодарность. Подкатил к трапу черный, сияющий лаком микроавтобус, и Семена — совершенно ошалевшего от стрекочущих фотоаппаратов — увлекли и посадили в безопасную темную глубину. Машина бесшумно тронулась с места, и потекла вдоль окон нескончаемая череда крестообразных, слегка расплывающихся огней. Микроавтобус влился в сплошной поток сверкающих машин, и Семен стал вопросительно поглядывать на тех, кто сидел с ним рядом. Человек с одутловатым лицом говорил ему что-то на испанском, и из его слов Шувалов понял одно: Барселона — прекрасный город и Семен его обязательно полюбит. Шувалов машинально кивал.
Наконец они подъехали к исполинскому отелю. Машина затормозила, и, выйдя из нее, Семен увидел стеклянные двери, которые перед ним с угодливой расторопностью распахнул сопровождавший его охранник — один из тех многочисленных безликих статистов, которым предписывалось обслужить Шувалова. Затем его ввели в огромный холл с зеркальными стенами и натертым до блеска паркетом. Он увидел полукруглую стойку из какого-то светлого металла. За стойкой — на равном расстоянии друг от друга — располагалось не менее десятка девиц в одинаковых вишневых жакетках, накрахмаленных блузах и с гладко зачесанными назад волосами. Все они, скалькированные друг с друга, одинаково и в одну секунду улыбнулись Шувалову, и Семен с некоторым страхом подумал, что попал в виртуальное пространство, в дурную бесконечность. Он бежал именно от такого мертвенного сходства. Из Москвы, от Коплевича он бежал только потому, что ему был предложен штампованный футбол, безотказный, как японская электроника, и однообразный, как учеба в сретенской средней школе.
В лифте Семен держался вполне спокойно: новый приступ клаустрофобии не наступил — просторная кабина не шла ни в какое сравнение с тем удушливым ящиком.
— Это как же тебя угораздило, парень, забраться в такую коробку? — спрашивал стоящий рядом человек с одутловатым лицом. — Мы весь самолет обшарили, пока не додумались заглянуть в грузовой отсек. Решили уже, что ошиблись с номером рейса.
Присоединившийся к ним еще в холле переводчик перевел вопрос.
— Жизнь заставила, — ответил Шувалов. — И Коплевич. Выбора не было. Я сказал себе, что в Лондон — только вперед ногами, вот и пришлось согнуться в три погибели, чтобы доехать туда, куда я хочу. Я уже подумал было, что натурально дубу дам в этом гребаном ящике.
— Что они вообще перевозят в этих ящиках?
— Откуда я знаю? Меня в него ваши погрузили — и пришлось скрючиться. Мне, правда, сказали, что могу отказаться. Безопасности не гарантируют. А у меня, когда я в ваше посольство прибежал, раздумывать времени совсем не было. У вас там какое-то правило, что я могу пробыть с вашими только семьдесят два часа. А потом я должен либо оказаться на территории Испании, либо покинуть территорию вашего посольства. А лететь официально в вашу страну я тоже не мог — у меня ни паспорта, ни визы. Коплевич паспорта мои себе забрал, и русский, и заграничный, и счет мой в банке тоже закрыл — одним словом, полная кража личности. Ну вот, я решил бежать. Из посольства меня отправили в аэропорт. Мы едем на машине, а машина тоже вроде как считается вашей территорией. Еду я и думаю: последний час истекает, и как только я выйду из вашей машины, опять окажусь на территории России, а значит, подскачут крутые ребята, подхватят меня под белы рученьки, спеленают и отправят в Лондон.