Ноги

Самсонов Сергей Анатольевич

Вот и сегодня с утра Семен испытывал нечто подобное, с той лишь разницей, что ощущал в себе незнакомое прежде напряжение воли. И вот теперь все это кончилось, оборвалось, не сбылось… Уголовная местная шантрапа размазала его по асфальту.

Но он все-таки поднялся. Вытер нос рукавом шерстяной олимпийки. Он увидел, что высокие ворота наконец-то открыли. Однако толпа как будто наткнулась на прозрачную стену. Встав на цыпочки и вытянув шею, Семен разглядел пятерых стоявших за воротами парней — они осаживали и усмиряли всю эту разбушевавшуюся мальчишечью ораву. Ах, какие на них были костюмы — стального цвета, с фигурными красными вставками! Ах, какие чудесные, обо всем говорящие ромбы лепились по рукавам и один, чуть побольше, — на правой стороне груди. Конечно, не сами по себе костюмы были восхитительны, — те, кто носил их, принадлежали к иному миру, к какой-то особой породе людей. Они были похожи друг на друга как близнецы. Им было лет по пятнадцать, и они принадлежали к школе!

— А ну назад! — кричали они толпе. — По пятеркам, вас будут впускать по пятеркам. А ну встал на место!

Отобрав двадцать человек, парни закрыли ворота. И вот тут-то Семен каким-то невероятным, неожиданным для самого себя образом прорвался к воротам и прилепился лбом к горячим прутьям. И уже никакая сила не могла его от этих прутьев отлепить. Он увидел, как отбирают в школу. На огороженном и очень маленьком участке поля две первые пятерки поставили друг против друга. И тут же пацаны затеяли остервенелый спор — никто не хотел становиться в ворота. Вратарей назначили в приказном порядке. Вслед за этим один из «работяг» тренеров — лысый, обрюзгший — вставил в пухлые губы свисток, и началась обычная дворовая возня — каждый старался присвоить мяч, чтобы не расставаться с ним как можно дольше.

Все остальные, оставшиеся за оградой, мгновенно превратились в зрителей и неистово орали:

— Вешай, вешай!

— Ну вон же, вон же он открыт!

— Ай, красавчик!

— Сам, сам давай!

— Пошел!

— Вот лошара! Лошара, он и есть лошара!

Каждый оставшийся за воротами считал своим долгом прокричать какую-нибудь чудовищную глупость, каждый спешил оповестить мир о своем исключительном понимании игры, каждый корчил из себя невиданного виртуоза, и каждый торопился выразить свое презрение к тому, кому в данную минуту посчастливилось играть.

Счастье это длилось недолго; только пацаны успевали распределиться по своим позициям, только каждый из них успевал пару раз поддеть, протолкнуть, «пригладить» мяч, как тут же раздавалась издевательская трель и обрюзгший лысый тренер изгонял счастливцев с поля, как из рая. На их место заступали новые рекруты, а затем еще и еще…

Уходили, загнанно дыша, понурившись, с преувеличенным усердием разглядывая носки своих кроссовок и кед, с низко опущенными головами. И вдруг по толпе, как будто по электрической цепи, пронеслось, проскочило моментальным разрядом — ВЗЯЛИ! Кого-то одного взяли!

За каких-то полтора часа прогнали больше сотни претендентов. А Семен все маялся возле ограды — на него не обращали внимания, его не выбирали.

— Эй, теперь ты! Давай быстрее… — Парень в костюме — один из небожителей — поманил Шувалова пальцем. — Это тебе в давке нос расквасили?

Семен кивнул.

— А чего ты хотел? — усмехнулся парень. — У нас так всегда: как набор объявят, так то руку кому-нибудь сломают, то рожу до мяса обдерут. Вся Москва в звезды ломится. Как в модельное агентство, ей-богу.

— Чего?

— Чего «чего», деревня? Про модельные агентства не слышал, что ли? Там такая же очередь, но только из телок. Из девочек таких… длинноногих. Я один раз видел — картинки. И все к красивой жизни рвутся. Мечтают жить в Париже. Как зовут-то тебя, пацан? Семен? А меня — Ильдар. А откуда сам-то? Че за Сретенск такой? Не слыхал. Тебе сколько до Москвы ехать? Хорош здесь отираться — пошли со мной. А то еще час, и лавочка закроется, поплетешься домой несолоно хлебавши.

И вот уже Семен стоял на поле и впервые втягивал ноздрями запах сыроватого дерна. Этот запах он запомнил навсегда. Он запомнил, как, торопясь избежать оскорбительной участи стоять в воротах, побежал к центральному кругу. Запомнил нелепую, позорную возню, которая затеялась, и настигшее его радостное изумление от послушности собственной стопы, которая ни разу до этого не была настолько податливой, гибкой, отзывчивой.

Никого из пацанов, с которыми и против которых ему выпало играть, Семен, разумеется, не знал. Повинуясь свистку, он пустился с места в карьер и уже через секунду овладел мячом, придержал его, крутанулся волчком… затем понесся к воротам, получил по ногам, поскользнулся, упал и проехался по скользкой траве, обдирая колени.

Все хотели во что бы то ни стало пробить, всколыхнуть сетку голом, и Семен точно так же хотел этого. И он делал все то, чему давно уже обучился на пустыре между банно-прачечным комбинатом и железной дорогой: подбрасывал мяч, не давая ему опуститься, вертелся, обманывая противника, — и шел к воротам.

…Он уже выходил по центру, готовясь заломить фантастический вираж, но пошел слишком резко в сторону, и нога поехала, под всеобщий хохот и дружное улюлюканье. Семен тотчас же вскочил в полнейшей готовности все повторить, но в ту самую секунду раздался свисток. Ненавистный лысый человек, разрубив ребром ладони воздух, указал ему на выход.

Холодея от отчаяния, от предчувствия чего-то непоправимого, Семен устремился к нему.

— Ну зачем вы, зачем? — умолял он лысого. — Ну еще минуту, две, ну хотя бы еще одну минуточку!

На отрешенном лице судьи не дрогнул ни единый мускул.

И тогда Семен рванулся ко второму тренеру — седовласому, с перебитым, словно у боксера, носом. И внезапно замолчал — в глазах седовласого было понимание. Он все уже решил; он уже увидел то, что нужно было увидеть.

— Играть сильно хочешь? — спросил будто самого себя. — Ну тогда иди. Давай, не задерживай.

Шувалов понуро поплелся к выходу. Но едва он сделал несколько шагов, его окликнули: «Ты куда, пацан? Вон туда иди — к своим». Семен повернулся, и ему показали на небольшую стайку прошедших сквозь отборочное сито мальчишек — тех, что пять минут назад смотрели на него с нескрываемой издевкой.

День спустя

— Я сказала «нет» и еще раз «нет». Об этом не может быть и речи, — отрезала мать.

Семен любил ее, но вот материнский характер, крутой и властный, и свойственная ей упертость — «где сядешь, там и слезешь» — причиняли ему немало хлопот. Вместе с этой крутизной, упрямством и жесткостью в высшей степени ей были присущи и чрезмерная мнительность, и какой-то больной, сумасшедший, не слабеющий ни на секунду страх за сына. Она никогда не понимала его, отказывалась понимать. Вот и теперь, узнав о самовольном поступлении Семена в армейскую футбольную школу и о том, что теперь каждый день он собирается путешествовать в Москву, саму возможность этих путешествий она отвергла напрочь.