Номер Один, или В садах других возможнос­тей

Петрушевская Людмила Стефановна

Скорей. Ящик почему не идет? Милиция тоже не спешит. А. Ящ боится засады и с кем-то должен договориться. Хорошо! Валите сюда все пятеро! Или у него в милиции купленные?

Если увидит меня тут в обнимку с этим, не миновать ножа под лопатку.

Вот: дико стрельнуло по спине, как острой финкой полоснуло, причем глубоко же, о.

Ну да! Вдруг вспомнил, как поспорили с Ящем, сказал ему, что должен много Чуносому после карт (кто это, но от одного имени мороз по коже и тоска, какая тоска, страх), и сказал Ящику,

чтобы он уходил, ничего не получишь, и как только отвернулся, получил вот это! Нож от него в спину на пороге своей комнаты. Внезапный сильнейший удар как коленом под левую лопатку.

Как-то всплыло сразу. Да!

Еле впятился в подъезд. Машина осталась открытой. Оглянулся. В дверцу уже лез тот пацан. Везде он лезет. А, там же его мать.

Поднялись с Другом на полэтажа. Умотавшись, посадил кадавра на пол под подоконник. Тяжелым было это худое вроде бы тело. Мы знаем, как трудно нести трупы в одиночку, мы, бывшие санитары. Иногда волокли за ноги по полу. Это же не люди уже. Свяжешь проводом…

Посмотрел на него, поднял ему голову. Почему-то было ощущение, что в нем тлеет какое-то подобие жизни. Он был почти человек.

Номер Один вспомнил, как еще мальчиком не мог поверить в смерть отца и все кидался на старух, которые пришли обмывать покойника, «Я вас просто прошу, умоляю, он жив, вы видите? Уходите!» Отца принесли из тайги. Видимых повреждений не было. Но старые бабки из поселка знали свое дело. Старые бабки, дочери ссыльных мертвых. Все тут были бывшие и дети бывших.

Потащил по лестнице дальше вверх. Мимо того странного места, м-психоз. Прошла вниз старушка в полотняной кепке и брюках, отшатнулась, прижала к груди кошелку. Красные щечки, нежно-голубые глаза. Атеросклероз, стенокардия. Разумовщина вроде ее зовут. (Разумовская?).

Зорко поглядела на них двоих, произнесла что-то, спускаясь, типа «хсспспссии помилуй». Да она на разведку. Обычно Разумовщина без своего Захара не выходит. Кого тут привезли на труповозке (смотрела сверху). Граждане! Труповозка забирает, а не развозит по домам! Зачем нам это в подъезде! Сейчас потрусит в милицию жаловаться, уже два раза ее прямо из отделения отправляли в седьмой дурдом на поправку, а если еще она с этой новостью ворвется, к нам два трупа привезли, вообще Сбогар останется один.

Откуда я это знаю?

И снизу кто-то тяжелой иноходью, хромой кто-то, топ-бух. Топ-бух. Знакомо, однако.

На следующем пролете мы уже выдохлись и доволоклись до лестничного окна еле-еле.

Курить охота.

Зачем мы сюда идем? Эта квартира номер тринадцать — легальное место жизни меня, Валеры.

Докултыкался до нас и некоторый хромец, заместо головы два ящика, лица не видать, башка на сторону, кепка, картонных коробки с бананами одна на другой. Ого. Из труповозки товар. О, да там сейчас целый муравейник небось. Пацан раздает (продает?). Ладно, потом.

— Папиросы есть, дядь Вань?

— Откуда, — просипел дядь Вань из-за коробок. Добрался до подоконника, аккуратно поставил свою ношу. Вздохнул,

посмотрел косо. Сильно дрожали у него руки. Отвернулся, невнятно бормоча какие-то сложные матерные контаминации.

— По-поможешь, дядь Вань? — спросил Номер Один.

Пауза.

— А ты кто таков? — глядя в сторону, вопросил дядь Вань.

— Ну кто-кто. Ваа… валера!

— Таких тут нету, — странно возразил дядь Вань.

— Не узнал, что ли, че не уузнаешь сво… своих, — грубо сказал Номер Один, употребив обычную длинную формулировку. — Напомню!

С ними так и надо разговаривать.

— А, ты вайея! — задыхаясь, отвечал старый хрен. Хм. — А ты как помог мне? Раз ты ваея, то ты мне доужон, — продолжал свои загадочные речи дядь Вань. — У, ваея. Язбий мне (дальше следовало какое-то уже совсем непонятное слово). Язбий мне на хей акваюм. Заяза на хей.

Так. Все понятно.

— Бананы из машины, — Номер Один кивнул на ящики, — зачем попятил?

— Почему из машины? — ловко возразил дядь Вань.

— Я же привез.

Дядь Вань испуганно приободрился и вскричал, все так же глядя в окно:

— Э! А знаешь, скоко он стоий, акваюм?

С огромным душевным протестом Номер Один почему-то порылся в кармане и протянул дядь Ване большую бумажку. Дядь Вань, не поднимая головы, рассмотрел деньгу, принял озадаченный вид и стал со скрежетом что-то соображать. Возможно, он заподозрил, что сошел с ума. Затем дядь Вань спрятал глазки, кивнул в сторону сидящего у стены Друга и спросил:

— А че он какой-то?

— А какой, че ты?

— Ну че он сидит?

— Вызвал скорягу, вызвал врачей, приехали, — завел скороговорку Номер Один, — вызвал, а они говорят он помер и не взяли. Не берут его, говорят он помер.

— Да, падъи бьятские, — воодушевился дядь Вань. — У чейявека инфайкт, может быть, на хей. А они его на пейевозку взяли увез-йи. И мою дочку тоже. А потом бья пйивез-йи назад. Да живые они. Я же вижу. Они на япу, бья, хо-чут. А я смотъю, пейевозка стоит. Думаю, за Ра-зумовщиной (следовала длинная заковыристая брань), а она вон пош-уа идет живая. А ей давно поя на юбок садиться. Надоея со своим этим как его, гуйяшом. Захар… Мычит, мычит!

Имеется в виду Сбогар, конечно. Гуляшами в шутку назывались все местные собаки.

Тяжело дышал. При этом явно зубы заговаривал и в глаза не глядел.

— Как это на лубок садиться?

— Да ну! Это у нас так говойили, бабки. Поя на юбок тебе, дескать, собираться. Дома у нас в дейевне.

Номер Один тут же вспомнил популярную книжонку «Архаические обычаи славян».

— Гроб, что ли? Лубок?

— Ну гйоб не гйоб… — стал скрытничать дядь Вань. До сих пор народ все знает, свои прошлые дела. Славяне стариков в голодную весну возводили на край оврага и сажали на санки в этот лубок, корыто. Привязывали. Это бывало когда уже вскрывались овраги и есть было нечего. И пускали сверху «на лубке» под лед. Жуткая поговорка «любишь кататься, люби и саночки возить». Старики сами должны были везти свои сани, что ли.