Нонкина любовь
Шрифт:
— Эй, люди добрые! Двух дочерей я выдал замуж, ушли в чужие дома, привел бог и мне в своем доме сноху встретить. У кого сил достанет, пусть спустится в погреб и принесет бочку с вином, поставит ее здесь, и кто меня уважает, пусть выпьет и знает, что Пинтез женит сына!
Веселые гости кинулись в погреб, подняли бочку и на руках, как царицу, вынесли на середину двора. Пинтез встал рядом и угощал каждого, кто подходил. Не ожидали наши, что старик справит такую свадьбу, знали, какой он бережливый и нелюдимый, да и времена теперь не те, чтоб так расходиться. Поэтому все обступили его и смотрели с веселым любопытством.
— Добро пожаловать, сваты! Милости просим! Кто не пьет, того в дом не пущу. Пейте пожалуйста! Дай вам бог здоровья, что вырастили такую дочку!
Сваты выпили по очереди. Сначала дядя Коля, потом и остальные. Пинтез повел их в дом. Пинтезиха, одетая в темное платье, с пестрым старушечьим фартуком, встретила их на пороге. На сухом лице ее застыла приготовленная заранее улыбка. Она засуетилась, рассадила сватов, сама села рядом с тетей Колювицей. Гостиная у них была просторная, выбеленная голубоватой известкой, пол устлан новыми домотканными коврами. Предусмотрительная хозяйка накануне вынесла все из комнаты и расставила в два ряда столы, покрытые пестрыми, из сурового полотна, скатертями, уставленные стаканами и тарелками, между которыми лежали горки нарезанного хлеба. Вошли Петр и Нонка — оба нарядные, красивые и счастливые. Тетка Колювица вскочила и бросилась к Нонке, словно целый год ее не видела.
— Ох, Нона! — всхлипнула она и прижала ее руки к своей груди, будто хотела защищать от кого-то.
— Ну, ну, вот расхнычься теперь! — прикрикнул на нее, однако, с улыбкой, дядя Коля, но и у него самого дрогнул голос. — Бабам бы только реветь, сват, — обратился он к Пинтезу. — Вот, отпускает дочку на два шага от себя, а все-таки…
— Мать ведь, от сердца отрывает, сват, — ответил Пинтез. — И во дворец бы пошла жить, матери все равно тяжело. В чужой дом отдает.
Пинтезиха ничего не сказала, только облизнула свои тонкие губы.
Разлили по стаканам вино, разложили по тарелкам угощение, зазвенели вилки. В это время, ухмыляясь до ушей, явился дед Ламби и внес своим приходом еще большее оживление.
— Пинтез! — крикнул он еще с порога. — Ну-ка, место мне, хочу возле тебя сидеть. Посмотрим, как ты меня отблагодаришь. Дал я тебе сноху, как картинку. Так ведь.
— Добро пожаловать, честь и место, — сказал Пинтез.
Опрокинув два-три стаканчика, дед Ламби распустил язык:
— Да я давно все это пронюхал, слышь ты! — начал он. — Еще когда Петр стал вертеться возле фермы, как волк вокруг овчарни, я и подумал: не к добру это, ну, да там видно будет.
— Что ж ты не сторожил овечку-то! — отозвался кто-то, и все засмеялись.
— Я-то стерег, да она убежала.
Опять засмеялись.
— Но вот что-то она приуныла. Будто и веселая, бегает туда-сюда, а все на село поглядывает. Ну, говорю я себе, ясное дело, придется плясать на свадьбе у Пинтеза, вот только надо покрепче подвязать царвули. Ну, ваше здоровье! — Дед Ламби выпил, отер рукавом свои
При мягких, нежных звуках гайды гости совсем развеселились. Подняли стаканы, расшумелись, кто-то стукнул по столу кулаком. Лица раскраснелись, в сытых глазах блеснули искры буйного веселья. Гайдарь[8], тоже красный, как глиняный кувшин, от натуги и выпитого вина, заиграл рученицу[9].
— А где же, молодая, где? — послышались голоса. — Пусть спляшет рученицу со свекром!
— Верно-о!
— Привести ее.
— Здесь она, здесь.
— Ну, ну, молодая, не ломайся!
Нонка стеснялась плясать одна, пряталась за спинами гостей, но, когда все начали ее упрашивать, вышла на середину комнаты, встала против свекра и начала танцевать. Все окружили ее, покрикивали, хлопали в ладоши, хвалили ее пляску, а женщины шептали:
— Ух ты, просто до земли не дотрагивается!
Пинтез был на седьмом небе от счастья. Милая детская улыбка озаряла его лицо. Он смотрел на сноху влажными от слез глазами и приговаривал:
— Дай тебе бог здоровья, сношенька, цвети у меня в доме, как роза!
После рученицы Нонка поцеловала ему руку. Он склонил к ней свою седую голову и сказал:
— Сношенька, дарю тебе на счастье телочку.
И дед Ламби вскочил, будто ему было двадцать лет.
— Целуй руку, Нона! От меня тебе поросеночек. Так-то. Я от Пинтеза отставать не стану.
Тут посыпались подарки. Поднялся с другого конца стола и Марко Велков, председатель кооператива, позвенел вилкой по тарелке, как на собрании, и шум затих. Его тоже никогда еще не видели навеселе, поэтому, как начал он заикаться, все засмеялись, засмеялся и он сам.
— Весело мне, товарищи… Ну, одним словом, правление кооператива дарит молодым кухонный стол.
Нонкины подруги отошли в сторонку и то перешептывались, то смеялись, перебрасывая с рук на руки какой-то пакет. Наконец, Раче взяла его и выступила вперед.
— Молодые, идите-ка сюда! Вот еще один подарок от нас.
Нонка и Петр остановились против нее. Раче начала медленно развязывать руками и зубами веревочку, которой был связан пакет. Развернула газету, под ней оказалась вторая, третья, четвертая… Всем было так интересно, что даже снаружи, у дверей, столпились люди посмотреть, что же она подарит молодым.
— Ишь ты, конца нет этим газетам! — кричали более нетерпеливые.
— Да это, кажется, просто шутка, — говорили другие.
Когда Раче развернула последнюю газету, в руках у нее оказалась маленькая голая куколка. Радостный многоголосый крик раздался со всех сторон.
Немного погодя вошел Яцо в вывернутом наизнанку пиджаке, с лицом, размалеванным, как у клоуна, и начал показывать фокусы. У одного он вынимал из кармана ножик, у другого — папироску из уха и, выпуча глаза, каждому говорил что-нибудь не своим голосом. Потом взял газету, свернул фунтиком, зажег верхний конец, а нижний прикрепил к подбородку. Размахивая руками, чтобы освободить себе место, он присел на корточки, а потом постепенно лег на спину. Полежал так несколько минут, встал и только когда фунтик сгорел почти до конца, он задул его и под одобрительные возгласы гостей стал кланяться во все стороны.