Нонкина любовь
Шрифт:
Через несколько дней Нонка сшила по рубахе Петру и свекру, а свекрови — платье из пестрой материи, которую принесла в приданое. Быстро скроила, устроилась наверху, в средней комнате, и стала шить, что-то напевая. Чуть ли не на другой же день она управилась с шитьем. И все она делала быстро и ловко, с песнями. Наблюдая за ее работой, за тем, как с одного разу запоминала, что где лежит, как все у нее спорится, Пинтезиха не находила, к чему бы придраться. Но вместо того, чтобы похвалить ее, сказать доброе слово, она ходила за ней по пятам, перекладывала вещи с места на место и ворчала:
— Здесь эта подушка должна лежать, тут она всегда
Если Нонка вешала новую занавеску, та снимала ее с окна или заменяла старой.
Нонка смотрела на нее улыбаясь и говорила:
— Не так, мама. Теперь вот так занавесочки вешают, а подушки кладут вот так! — и, смеясь, устраивала все по-своему. Пинтезиха злилась, что не может настоять на своем даже в таких мелочах. Красота снохи, ее улыбка порой заставляли старуху идти на уступки.
«Колдунья!» — думала она с неприязнью. С этой красотой да улыбкой каждого к рукам приберет. И Петр и старик прямо в рот ей смотрят, угождают во всем. А особенно старый бирюк! Раньше все молчал, словно немой, а как явилась она, будто черт в него вселился. И правда, сильно переменился Пинтез. Стал веселее, разговорчивее. Чуть зазвенит Нонкина песня, он оставлял работу и говорил улыбаясь:
— Повезло Петру с женой!
— Повезло, — отвечала Пинтезиха, поджимая губы.
— Ты-то не очень ее хвалила раньше. Вздор всякий болтала…
— Ну да, болтала! — надувалась Пинтезиха.
— Ты бы ей сказала, чтоб не вставала так рано, высыпалась бы.
— Говорила, не слушает.
— Очень она мне по сердцу, сношенька эта! — повторял Пинтез и опять прислушивался к Нонкиной песне. — За какое дело ни возьмется, все у ней спорится. Ну, и стариков уважает. Нынешняя молодежь не слишком-то стариков жалует, а наша сноха не такая.
Нонка как будто чувствовала эту любовь и отвечала ему искренним уважением. Как только старик входил, она вставала.
— Садись, дочка, садись! — говорил он каждый раз. — Мы, старики, все ходим туда-сюда, а ты делай свое дело, не вставай.
Нонка не садилась за стол, пока не приходил свекор. Захочет старик умыться — она вскочит, польет ему на руки, даст полотенце. По одному его взгляду она понимала, что ему нужно, и сразу делала. Потому Пинтез и любил ее и радовался ей.
Петр был счастлив. Каждый час, каждую минуту, где бы он ни был, что бы ни делал, думал только о Нонке. Как только подходил перерыв на обед или ужин, он бежал домой. Здесь все ему было теперь бесконечно дорого: и еда, которую она приготовила, и комната, убранная ее руками, но прежде всего она сама, ее близость. Иногда его охватывала тревога. А что, если его счастье — сон? Что будет, когда он проснется? Сердце у него сжималось, и он спешил домой убедиться, что он, действительно, женат, что Нонка его жена, ощутить теплую ласку ее черных глаз, увидеть ее нежную улыбку. И Нонка жила в каком-то счастливом упоении. «Господи, какая я счастливая! — восклицала она, хлопоча по хозяйству. — Я все здесь люблю — и комнату, и коврик, и окно — все, потому что он жил в этой комнате, ступал на этот коврик, смотрел в это окно. И родителей его люблю, словно давно уже живу с ними. Ах, какой молчаливый человек свекор. Но как он внимателен ко мне, как улыбаются его глаза из-под белых бровей, когда он смотрит на меня! Свекровь… она немножко хмурая, все дуется, будто чем-то обижена, но зато как чисто у нее, какая сама опрятная, строгая. Ну, а я люблю строгих свекрух! А раз я люблю ее, значит, и она меня любит!»
Короткий зимний
В эти ночи они не смыкали глаз до зари, упоенные ненасытной любовью, наивно мечтая о своем будущем, о доме, о детях. Иногда даже спорили и ссорились с милым притворным упорством.
— Я хочу дочку, — говорила Нонка.
— А я сына.
— Мм! Девочки милее.
— Если ты родишь девочку, я и не взгляну на нее, подарю каким-нибудь бездетным людям. Я не шучу, говорю правду…
— А лучше всего иметь двух детей — мальчика и девочку.
— Так я согласен.
— Девочка будет похожа на тебя, а мальчик на меня.
— Лучше, чтобы оба походили на меня.
— Почему?
— Потому что, если они пойдут в тебя, станут свиноводами.
— Ты что меня дразнишь? Какой ты плохой, плохой, плохой!
Сон смыкал их отяжелевшие веки, и они погружались в сладкую дремоту.
— Ну, а как мы их назовем? — спрашивала Нонка, засыпая, а Петр что-то хрипло бормотал, тяжело дыша ей в щеку.
Дома как будто позабыли, что Нонка в отпуску. Когда однажды рано утром она собралась в путь, все почувствовали, как будет пусто без нее. Петр вышел проводить ее. Выпал первый снег. День был холодный, ясный, равнина ослепительно блестела на солнце. Нонка, укутавшись в шерстяной платок, быстро шла, оживленно рассказывая о предстоящей работе. Петр молчал. Его раздражало ее отличное настроение. Недалеко от фермы он остановился.
— Ты не зайдешь?
— Нет. Когда ты вернешься?
— К семи, а, может, и запоздаю немножко.
Петр нахмурился и посмотрел в сторону:
— Не хватает тебе, разве, дня, что ты и вечером…
— Нельзя, Петя. Как же оставить дело недоделанным?
— Подумаешь, важное дело!
— Петя, прошу тебя, не говори так, ты всегда надсмехаешься над моей работой.
— Ну, иди, а то опоздаешь. Свиньи плакать будут, — сказал Петр хмуро, круто повернулся и, не попрощавшись, зашагал в село.
За обедом еще сильнее почувствовалось Нонкино отсутствие. Дом как-то сразу опустел, не хватало той праздничности, которую сноха внесла в жизнь. Сели на стол, но никто и не притрагивался к еде, как будто ожидали, чтобы и она села с ними.
— Вот это не хорошо, — сказала вдруг Пинтезиха.
— Да что? — спросил Петр, протянув руку за хлебом.
— А то, что невестки нет. Не прошло и месяца, как она у нас, а уж опять прочь. Я-то подумала — помощница будет мне, а оказалось…
Ни Петр, ни отец его не промолвили ни слова. Хлебали горячий суп, глядя в тарелки. Пинтезиха начала снова:
— Сказал бы ты ей, чтоб сидела дома. Поработала и хватит. Пускай там кто заменит ее. Теперь она мужняя жена, у нее семья, даст бог, и дети скоро пойдут, а то так каждый в свою сторону тянет. Никуда это не годится.
Пинтез положил ложку и посмотрел на жену исподлобья.
— Раз уж взялась за работу, бросать нельзя. Будет она и здесь помогать по возможности. Да и ты еще на ногах хорошо держишься, сможешь обед сготовить. И не суй нос, куда не надо.
Пинтезиха вздохнула и промолчала…