Норильск - Затон
Шрифт:
— Жёнушка успокойся. Ты сама горишь не хуже лучины.
— Да, они, как школьники, представляешь? — рассказывала она приехавшему на выходные дни из академии мужу.
— Отлично. Пусть играются. Я рад. Тебя больше тут ничего не держит, и ты поедешь со мной. Я скучаю и рычу.
— Давай сходим куда-нибудь, посмотрим.
— Что ты хочешь посмотреть?
— Картины бы посмотрела.
— Без проблем. Завтра и пойдём. За Тимкой есть кому присмотреть.
— Напомнил. Хватит прохлаждаться, встаём, а то через полчаса отец привезёт гостей Норильска. Я соскучилась по Тимке.
— А по мне, — затянул он её опять в постель.
— Нас застукают, неудобно будет.
— Наплевать, иди ко мне.
Бунтарские брожения в столице
Гости пожаловали раньше ожидаемого часа, шумно разговаривая и смеясь, заносили в комнаты вещи и гостинцы, организовав из приезда базар. Особенно носился по комнатам Тимка. Врываясь в каждую дверь и крича.
— Пап, мам, я уже приехал. Где же вы, пап, мам.
— Не нашёл? — посмеивался Мозговой.
Тот таращил глаза и разводил в недоумении руками.
— Дед, бабуля, нет их, испарились.
— Найдутся, иди руки помой, всю грязь везде к чему прикасался, собрал.
Проморочившиеся до предела его родители, торопясь и путаясь в одежде от спешки, одевались.
— Ой, Тимка, — выловил сына у двери в спальню Илья, давая возможность жене привести себя в порядок. — Какой ты большущий стал, — подкинул он мальчишку на сильных руках.
— Я их нашёл, нашёл, — завопил Тимка во всю соскучившуюся мощь.
— Кто б сомневался, — посмеялись Дубов с Мозговым.
— Дедушка вам вот такую рыбину привёз, — развёл он ручонки, — и даже больше, как руки деда.
— Пап, мам, привет. — Отправился Седлер, спустив на пол сына, целоваться с родителями.
— Здравствуй сынок.
— Достал он вас?
— Мы дружно жили, да, Тим? — улыбнулась Елизавета Александровна. — У нас договор был.
— И что действовал?
— Безоговорочно.
— Поделитесь, мы б тоже хотели пожить в том раю.
— Оставляйте у нас, — подмигнул Мозговому Дубов. — И живите себе. Тане будет, чем себя занять, ты ж Лизу заберёшь?
— А вы как думали, вам останется, а я, на стену уже лезу.
— Вот и оставьте Тима Илье Семёновичу и Татьяне Ивановне, пока не освоитесь там.
Молодёжь переглянулась.
— Подумаем.
Подошла справившаяся с приборкой и гардеробом Лизонька, радостные поцелуи и объятия возобновились.
— Дочка, Танюша, накрывайте стол, гости с дороги проголодались, — торопил Илья Семёнович, но, увидев бледную Таню, заволновался. — Танюша, плохо, укачало? Не надо было ездить в аэропорт.
— Таня и правда, — обняла её Елизавета Александровна. — Иди, полежи. Илья, показывай, где, что, мы с Лизонькой накроем.
Дубов обняв Таню, насильно повёл в спальню. Вернувшись от двери, заметил растерявшимся женщинам:
— Обойдётесь своими силами. Лизонька хозяйка, разберётесь.
— Правильно Илья, ну-ка завернём на пол литра разговора в твой кабинет, — подтолкнул друга Тимофей.
— Дед я с вами, — метнулся за ними Тимка.
— Иди, пожалуйся отцу на мой ремень, — отправил Тимофей внука.
Тот скорчил мину и, поняв что от него хотят избавиться, недовольно оглядываясь ушёл.
— Ты чего так? — удивился резкости Мозгового Дубов.
— Надо поговорить. Вот в тиши кабинета само то, — воздел он руки к стеллажам книг. — Налей-ка по глотку. Жжёт. Душа выпрыгивает.
Походив со спрятанными глубоко в карманы брюк руками по дорожке туда сюда. Остановившись у стола, взял бокал. Отхлебнув разлитый по бокалам коньяк и отодвинув штору, посмотрел в окно. Москва всё так же бурлила. События развивались драматично, непредсказуемо. Ещё есть время для заключения соглашения с республиками. Конфедерация — выход. Но в Кремле медлят, тянут время. Развернувшись, спросил в лоб, с тревогой и любопытством наблюдающего за ним Дубова:
— Что у вас тут за брожения в столице? Людишки какие-то мутные из щелей повылезали. Орут до хрипоты разный бред. Это напоминает мне семнадцатый год. Дай бог, чтоб не повторить тех ошибок. Неужели они не понимают, что эмоции очень страшны. У безнаказанности вырастают крылья. Ещё шаг и какой-либо процесс уже не возможен: развитие идёт хаотически. Они скоро будут линчевать за убеждения. Ты посмотри, посмотри, — ткнул он в сторону окна. — Эти горлопаны не знают границ за которыми начинается запрет. Ничего же человеческого у них не осталось.
Тот глаз не отвёл, но пожал плечами.
— Всё сложно и до смешного просто.
— Просто? Может быть… Такое ощущение, что сатанинское отродье по стране шарахается. Про экономику напрочь забыли. Там полная неразбериха.
— Да-да… А Илья Муромца с Алёшей Поповичем нет. Так оно, так. Не произошло преемственности поколений.
— Значит, мне не показалось.
— Нет. Вспышку с разумом не смогли соединить. В упоительной борьбе с КПСС забыли о народе, о стране. Прежний режим рано или поздно должен был рухнуть. Он уже трещал. Свалить его большой силы не потребовалось. Нужен был плавный переход, но…
— Наверное так… Но откуда такая напасть нечисти? Ненависть царит ко всем и ко всему. Ужас какой-то. Неужели не понимают, что у нас многонациональное государство. А когда много языков, то трудно договориться и новую «Вавилонскую башню» нам вряд ли удастся построить. Даже страшно представить, что может быть… Помнишь у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный».
Дубов провёл пятернёй по шее раз, другой…
— Одним словом не объяснишь, я и сам не всё понимаю. Это трудно понять. Цепь случайностей… Но мы все замкнуты в одной клетке.