Норки!
Шрифт:
Филину очень хотелось, чтобы Дедушка Длинноух был жив и мог взглянуть на все это своими глазками. Интересно, что сказал бы кролик-патриарх о последствиях предсказанной им «большой беды»? Когда-то он подчеркивал, что все живые существа равны — равны в том, что они делают и что говорят. Норки, люди, кролики, Кувшинка, даже он сам — все это были такие же неотъемлемые составляющие бесконечного и разнообразного бытия, как деревья, образующие
Что за звезды украшали ночное небо! Они были такими яркими, что филину хотелось до них дотянуться и потрогать или даже броситься в погоню за падающими звездочками, которые чертили ночь то вдалеке, то совсем рядом. Впрочем, он никогда не пытался этого сделать — звезды летели так быстро, что сгорали от напряжения, не в силах и дальше поддерживать свою самоубийственную скорость. Как и норки, неожиданно подумалось Филину. Но что ему звезды или норки? Старый Лес — вот о чем он должен думать. Его дремотный покой был нарушен, Тропа — уничтожена, Могучий дуб — спилен, но он все равно оставался самым прекрасным местом в мире. Одного вида его было достаточно, чтобы мириады проснувшихся с рассветом живых существ начинали радоваться жизни, забывая о всех своих печалях и огорчениях. Кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, мог не восхититься и не задержать дыхание при виде этой красоты, в окружении которой чудесным образом уживались самые разные птицы, звери и насекомые? Кто не захотел бы хоть на краткий миг ощутить себя частью этого удивительного чуда и тайны? Как можно было испытывать что-то, кроме чистой радости, окунувшись в водоворот красок, увидев бесконечное разнообразие форм и размеров, чередование дня и ночи, света и тени, спокойствия и ураганов? Но вот он здесь; он над лесом, и в то же время — часть его. У него есть крылья, чтобы летать, и он будет летать. Он будет кувыркаться, планировать, пикировать вниз я свечой взмывать в небо, кружить и нырять только для того, чтобы испытать радость свободного полета. Он будет наслаждаться им, радоваться ему, праздновать его, питаться им без всякой надежды когда-нибудь насытиться.
Первые лучи утреннего солнца легко коснулись верхушек самых высоких ильмов, которые росли вдоль Тропы, и лес отозвался хриплым хором грачей, поднявшихся над Грачевником темным живым облаком. Среди них Филин увидел Раку, которая казалась ему совсем черной на фоне безупречной, как яичная скорлупа, небесной голубизны.
Заметив его, Рака
— На работу? — дружелюбно крикнул Филин.
— Вер-рно, Фил! В поля, в поля! — беззаботно прокричала она в ответ. — Ты же знаешь, ничем другим я в жизни не стала бы заниматься. Как там Юла?
— Лучше не бывает, — проухал Филин в ответ, от души желая, чтобы это было действительно так.
Когда его супруга с таким пониманием отнеслась к его поискам, Филин почувствовал, как будто у него гора с плеч свалилась. Он только недавно понял, как сильно ему недоставало Юлы, зато теперь он возвращался домой, чтобы разделить с ней свою жизнь, возвращался, точно определив свое отношение к вирусу норкомышле-ния и подготовив себя к будущему. И каким бы оно ни оказалось, Филин был уверен: ничто не сможет сбить его с избранного пути. Он стал самим собой, он жил сегодняшним днем, и он радовался этому. И никогда прежде он не ощущал себя настолько живым!
Он с любовью провожал взглядом удаляющихся грачей, пока они не превратились в черные точки. Старая добрая Рака, такая верная и постоянная, когда это было нужно! А все-таки и она была рада вернуться к своей обычной жизни с ее простыми удовольствиями и маленькими радостями. Филин почти позавидовал тому спокойствию и комфорту, который она получала от общества своих сородичей и от своей привычной «работы», как она ее называла.
Но ему ли было завидовать Раке — ведь он тоже стал самим собой!
С радостным криком Филин метнулся вперед и движением хвоста послал себя в крутое пике. Ветер засвистел в ушах, мягко уперся ему в грудь, но вершины деревьев становились все ближе и ближе. Когда Филин опустился совсем низко, они неожиданно расступились, давая ему дорогу, и он, выровнявшись, пошел выписывать вензеля между тонкими ветками и чуткими листьями. Пике, рывок, поворот, подъем, удар крылом, поворот, снова рывок, снова поворот. Напрягая крылья, он тормозил, нырял, разворачивался, кувыркался через голову, совершал броски в стороны, снова выравнивался и ложился на крыло, и только череда трепещущих листиков отмечала его путь сквозь кроны деревьев.
И все это время перед его мысленным взором плыло лицо его погибшего отца, а в ушах звучал его голос:
— Для тебя, сынок, не существует никакого «посередине». Край, Филли, ты всегда должен стремиться удержаться на краю. Только никогда не переходи за!..