Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Шрифт:
Притененное сумраком спальни, оно расплывалось, круглело, расползаясь на свежей арабской простыне.
Когда Марина опустилась и лобковые кости их встретились, на лицо Валентина сошло выражение полной беспомощности, чувственные губы стали просто пухлыми, глаза округлились, выбритые до синевы щеки заалели, и на Марину доверчиво взглянул толстый мальчик, тот самый, что висит в деревянной треснутой рамке в гостиной над громадным концертным роялем.
Подождав мгновенье, Марина начала двигаться,
Валентин молча лежал, блуждая по ней невменяемым взором, руки его, вытянутые вдоль тела, бессильно шевелились.
Прямо над кроватью, на зеленовато-золотистом фоне старинных обоев, хранивших в своих буколических узорах смутный эротический подтекст, висел в глубокой серой раме этюд натурщицы кисти позднего Фалька.
Безликая женщина, искусно вылепленная серо-голубым фоном, сидела на чем-то бледно-коричневом и мягком, поправляя беспалыми руками густые волосы.
Ритмично двигаясь, Марина переводила взгляд с плавной фигуры на распластавшееся тело Валентина, в сотый раз убеждаясь в удивительном сходстве линий.
Оба они оказались беспомощны, женщина – перед кистью мастера, мужчина – перед смуглым подвижным телом, которое так легко и изящно покачивается над ним в полумраке спальни.
Марина порывисто обняла его, припав губами к коричневому соску и стала двигаться резче.
Валентин застонал, обнял ее голову.
– Прелесть моя… сладость… девочка…
Его лицо совсем округлилось, глаза полуприкрылись, он тяжело дышал.
Марине нравилось целовать и покусывать его соски, чувствуя, как содрогается под ней беспомощная розовая глыба.
Мягкие округлые груди Марины касались его живота, она ощущала, насколько они прохладнее Валентинова тела.
Его руки вдруг ожили, сомкнулись за ее спиной.
Он застонал, делая неловкую попытку помочь ей в движении, но никакая сила, казалось, не в состоянии была оторвать эту махину от кровати.
Поняв его желание, Марина стала двигаться быстрее.
Часы в гостиной звучно пробили половину первого.
В тяжелом дыхании Валентина отчетливей проступила дрожь, он стонал, бормоча что-то, прижимая к себе Марину.
В его геркулесовых объятьях ей было труднее двигаться, груди плющились, губы покрывали гладкую кожу порывистыми поцелуями, каштановые, завивающиеся в кольца волосы подрагивали на смуглых плечах.
Он сжал ее сильнее.
Ей стало тяжело дышать.
– Милый… не раздави меня… – прошептала она в круглый, поросший еле заметными волосками сосок.
Он разжал руки, но на простыне им больше не лежалось, – они стали конвульсивно трогать два сопряженных тела, гладить волосы Марины, касаться ее колен.
Дыхание его стало беспорядочным, хриплым, он подрагивал
Вскоре дрожь полностью овладела им. Марина пристально следила за его лицом.
Вдруг оно стало белым, слившись с простыней. Марина стремительно приподнялась, разъединяясь, отчего ее влагалище сочно чмокнуло. Соскочив с Валентина и наклонившись, она сжала рукой его огромный член, ловя губами бордовую головку.
– Ааааа… – замерший на мгновенье Валентин застонал, столбоподобные ноги его мучительно согнулись в коленях.
Марина едва успела сжать одно из страусиных яиц громадной полиловевшей и подобравшейся мошонки, как в рот ей толкнулась теплая густая сперма.
Ритмично сжимая член, Марина впилась губами в головку, жадно глотая прибывающую вкусную жидкость.
Мертвенно бледный Валентин вяло бился на простыне, беззвучно открывая рот, словно выброшенное на берег морское животное.
– Ааааа… смерть моя… Мариночка… одалисочка… сильней… сильней…
Она сдавила напружинившийся горячий жезл, чувствуя, как пульсирует он, выпуская сакральные порции.
– Ооооой… смертеподобно… гибель… прелесть ты… котенок…
Через мгновенье он приподнялся на локтях, а Марина, слизнув с бордового лимона последние мутные капли, блаженно вытянулась на прохладной простыне.
– Сногсшибательно… прелесть… – пробормотал Валентин, разглядывая свой лежащий на животе и достающий до пупка пенис.
– Доволен… – утвердительно спросила Марина, целуя его в абсолютно седой висок.
– Ты профессиональная гетера, я это уже говорил, – устало выдохнул он и, откинувшись, накрыл ее потяжелевшей рукой. – Beati possidentes…
Лицо его порозовело, губы снова стали надменно-чувственными.
Марина лежала, прижавшись к его мерно вздымающейся груди, глядя, как вянет на мраморном животе темно-красный цветок.
– Меч Роланда, – усмехнулся Валентин, заметив, куда она смотрит. – А ты – мои верные ножны.
Марина рассеянно гладила его руку:
– Не я одна. У него, наверно, были сотни ножен.
– И est possible. On ne peux pas passer de cela…
– Все-таки какой он огромный…
– Je remercie Dieu…
– Ты не измерял его напряженным?
– Il y a longtemps. Au temps de ma jeunesse folle…
– Слушай, говори по-русски!
– Двадцать восемь сантиметров.
– Потрясающе…
Марина коснулась мизинцем влажного блестящего кончика, сняв с него липкую прозрачную каплю.
Где-то в глубине Валентина ожил на короткое время приглушенный гобой. Валентин громко выпустил газы:
– Pardon…
– Хам… – тихо засмеялась Марина, отводя упавшую на лицо прядь.
– L\'homme est faible…