Носферату
Шрифт:
Урос вытянул изо рта послушного, как агнец, Экзи пучок черных нитей, сложил в крошечную ладошку и помахал мне, приветствуя.
— Оставить его в отделе не смогли, — продолжил Санек. — Без контроля со стороны нашего свидетеля он в полчаса все изгадит, а господин Урос нужен здесь для следственного эксперимента. Так что не компостируйте мне мозг, Шатов, рассказывайте, что вы узнали о Насяеве, забирайте собаку и до свидания.
— А облава в запаснике?
Ирина Алексеевна, повинуясь грозному взору Санька, бросилась за тряпками — убрать за лохматым свидетелем, хотя
— Анна Моисеевна уже все подготовила, — заверил Санек сурово, — там справятся без вас.
— Отлично, — заявил я, — тогда у нас есть время поговорить.
Мои домыслы и предположения напоминали плотный клубок, разобраться в котором и мне самому было непросто. Но я решился говорить открыто и разматывать нить постепенно, хотя бы для того, чтобы вновь не запутаться самому.
— Мы не можем прилюдно взять Насяева за жабры, обвинив в шпионаже, так? — начал я медленно. — Даже если он попадется в ловушку Анны Моисеевны, мы вообще не можем привлечь его по-тихому, потому что вокруг саломарского дела сейчас вьются такие рои журналистов, что в одно мгновение арест Насяева будет известен всему миру.
— Это я знаю и без вас, Носферату Александрович, — бросил Санек раздраженно. — Что вы предлагаете?
— Его можно осудить за другое преступление! Причем так, что журналисты будут в полном восторге и общественность встанет на нашу сторону.
— А вы сказочник, Шатов, — пробормотал Санек. Какое-то странное азартное раздражение захлестывало меня, занудство и непонятливость коллеги казались несносными.
— Вы не понимаете! — Я выхватил мамину туфлю и постучал ею по дубовой столешнице.
— О, в Хрущева играете, — саркастически заметила, появляясь в дверях, Анна, — туфлей по столу — неожиданно. Кстати, передайте Саломее Ясоновне — отличные туфли. Пусть бросит мне на почту электронный адрес бутика.
Анна подошла ближе, глянула на мое лицо и ужаснулась.
— Что вы смотрите, тоже мне, разведчик, — набросилась она на Санька, — он же у вас сейчас замертво рухнет. Давайте сумку, которую привезли с собакой.
Анна вытащила уже знакомую пачку никотиновых пластырей, расстегнула мне ворот рубашки и прилепила несколько прямо на бордовые кружки саломарской сыпи. Может, от тепла ее рук, может, от новой волны адреналина, вызванной этим касанием, я почувствовал, что силы оставили меня, и, не удержавшись на ногах, стал сползать по столу на пол, выронив туфлю.
— Ну же, Ферро, — прошептала Анна, хлопая меня по щекам. — Давай же, рассказывай, что ты там придумал. Говори. Говори.
— Я знаю, кто убил Раранну, — шепнул я.
— И я знаю, — видимо, все еще считая мое поведение спектаклем, пробормотал Санек. — Муравьев.
— Хватит, доигрался в Пинкертона. Вызываем «Скорую» и под капельницу тебя, паразита, — прошептала Анна, трогая мой лоб. — Надо было еще вчера тебя в больницу. Крепкий, бодрячком держался.
Анна выглядела по-настоящему испуганной. Наконец серьезно встревожившийся Санек тоже подбежал ко мне. Даже Урос выбрался из собаки и подкатился к моему плечу плотным черным шариком, из которого мне в нос тотчас полезли ниточки полиморфа — снимать биометрию. Лишенный узды Экзи нырнул между ног Санька и принялся лизать мне лицо, мешая саломарцу закончить осмотр.
— Консула убил Насяев, — прошептал я, отстраняя слабеющей рукой навязчивого пса и незваного полиморфного доктора. — Могу доказать. И мы его посадим.
Я снова попытался всучить Саньку туфлю, чем, видимо, подтвердил его подозрения в моей невменяемости. Анна набрала номер «Скорой», но осеклась. Я понимал ее — сигнал «Скорой», едущей в закрытый на ночь музей, скорее всего, привлечет внимание. Насяева можно будет не ждать. Схватить его за руку можно, лишь создав иллюзию, что он способен беспрепятственно проникнуть в музей.
В кабинет вошла Муравьева с салфетками в руках и торопливо побросала их в лужу. На столе зазвонил телефон. Санек указал на него глазами, и Муравьева, тотчас позабыв про собачий сюрприз, вытерла дрожащие руки оставшейся салфеткой и взяла трубку двумя пальцами. Слушала она минуту или две, то и дело соглашаясь. А потом поставила трубку на стойку и упала в кресло.
— Он сейчас приедет, — произнесла она слабым голосом. — Сказал, что хочет забрать своего Рунгио Гарра, который остался у нас с последней выставки.
— В описи хранимого в музее нет отметок об этом, — заметила Анна, и Муравьева закашлялась.
— Мы позволили… как другу музея… — она едва не плакала.
— Гарр выставлялся вместе с гобеленами из коллекции Штоффе?
Муравьева кивнула.
— Отлично. — В голосе Анны слышался охотничий азарт. — Встретьте его у входа. Ну же, Ирина Алексеевна, будьте естественнее. Все обойдется.
Моя прекрасная леди перевела глаза на меня. Я попытался сесть, но не сумел. Тогда Санек взял меня за шиворот, как котенка, и посадил в кресло.
— Идите, Анна Моисеевна, — успокоил он. — Я пока присмотрю за Носферату Александровичем. Если ему не станет лучше, я вызову «Скорую».
Мы остались вдвоем.
— Хватит паясничать, Шатов, — рявкнул на меня Санек, едва затворилась дверь. — Риета, приводите его в чувство.
Мой рот и нос наполнили ниточки полиморфа. Я покорно закрыл глаза и позволил сынку саломарского профессора копаться в моих сосудах и нервах. Никотин начинал действовать, и я уже мог двигать руками и даже, с некоторым усилием, поворачивать голову.
— Можно вывести эту дрянь из его организма? — спросил Санек, держа железной хваткой вырывающегося пса.
Урос телепатически заверил, что в считаные минуты поставит меня на ноги. И не солгал.
Как только последний щуп полиморфа отцепился от слизистой моего немаленького носа, Санек насел, как гестаповец. И я продемонстрировал, насколько хорошо умею сотрудничать со следствием.
Я честно поведал о нашем импровизированном спектакле в библиотеке моей матери и о том, как заподозрил, что Насяев подставил коллегу. Как подтвердил свои подозрения, порасспросив Евстафьева в космопорту.