Ностальгия
Шрифт:
— Луиза, вечно ты преувеличиваешь, — упрекнула Саша.
К ним присоединился Хофманн, блестя очками.
— Нет-нет, в кои-то веки она права. Мы в России, не забывайте.
Дантист внезапно закашлялся и проворно принялся ковырять в задних зубах: не иначе рыбная кость застряла.
Тут и там за столом прибегали к новым сравнениям.
— Боже, сколько же чепухи мы несем! — Борелли повернулся к Филипу Норту. — Все ждут, что вы подадите добрый пример, а вы и словечка не вымолвите!
Норт многозначительно воздел палец.
— С этим кольцом в носу я чувствую себя несколько скованно.
— Мы заметили. Должно быть, это ужасно — дышать-то
Саша, которая до сих пор внимательно слушала Вайолет, стремительно развернулась.
— Ну, спасибочки вам большое! — И девушка встряхнула головой и уставилась куда-то вдаль — похоже, замечание ей польстило. На глазах у Борелли с Луизой она прильнула к Норту и зашептала: — Я ведь тебя не сковываю, нет?
Джеральд между тем разговорился с Хофманном.
— Любопытно будет побывать в Кремле; просто дождаться не могу.
— Пятнадцатый век, — напомнил Кэддок.
Фрагменты, сравнения; смутные воспоминания заезжих путешественников.
Джеральд засомневался; пошел на попятный.
— Что можно увидеть за два дня? Россия слишком велика. Но даже если бы и нет…
— Хоть что-то всяко лучше, чем ничего. Я всегда так считал.
— Я в этом не уверен, — возразил Джеральд.
— Да на вас никогда не угодишь, — обернулась к нему Гвен. — Вы так негативно настроены. А что вам вообще нравится?
Покраснев до ушей, Джеральд уставился в тарелку. Ближе к концу поездки согруппники привыкли резать правду-матку.
— Вот это — гостиница, где Временное правительство впервые собралось в тысяча девятьсот семнадцатом году, [145] — сообщила Анна. — Красная площадь — сразу за нами.
Вайолет резко крутнулась на месте, улыбнулась, не разжимая губ:
145
Так у автора.
— Вы нас никогда не расспрашиваете о нашей собственной стране. Вам неинтересно?
— Ну что вы! Но вы мне сами рассказывали. Кроме того, у меня ваши паспорта.
И гид улыбнулась.
— Им неинтересно. — Хофманн покачал головой. — Так и зарубите себе на носу.
Анна с достоинством оправила юбку.
— Мы не путешествуем столько, сколько вы.
— Потому что не можете. — Это снова Хофманн.
— Анна, я бы такого не выдержала. — Вайолет нервно прикурила. — Я бы просто рехнулась.
— А почему вы не можете путешествовать? — не отступался Хофманн. — Расскажите-ка нам все как есть.
— Не груби! — одернула его Луиза. — Оставь ее в покое.
— У нас нет в том необходимости, — отозвалась Анна. — Ох, хотелось бы мне в один прекрасный день съездить в Египет.
— В Египет? — взвыл Гэрри.
Анна по-прежнему улыбалась.
— Вы вольны путешествовать всю свою жизнь, но в финале все равно ждет смерть. Вы так не считаете?
Остальные жадно слушали, подавшись вперед. Анна обернулась и сказала что-то по-русски официанту.
— Вечно она этак мило улыбается, — пробурчала Вайолет.
— Да ладно, Анна — тетка что надо!
— Вообще-то мы, между прочим, в отпуске, — напомнила миссис Каткарт. — Мы — у них в гостях, в чужой стране.
Похоже, один только Борелли задумался над словами Анны. Потеребил пальцем губу, оглянулся на Хофманна.
— Мы родом из страны, где нет ничего — или, во всяком случае, пока ничего — существенного. Порою мы кажемся совершенно бессердечными. Не знаю почему. Иногда мы просто не знаем, как правильно. — Все заулыбались, ободряя Анну. — Еще до того, как отправиться в путешествие, мы уже блуждаем по кругу. Мы так мало понимаем. Я бы даже сказала, мы мало во что верим. В душах у нас — пустота. Думается, нам даже любить трудно. А когда мы разъезжаем по миру, мы требуем простоты даже от путаницы — все так запутанно, не правда ли? Не знаю, с какой стати нам так нужны простые ответы, но — зачем-то нужны. Мы ждем однозначности. В определенном смысле вы в своей стране — счастливцы. — Видя, что все взгляды обращены на нее, Луиза медленно залилась краской. — По крайней мере, мне так кажется.
Хофманн, сидящий на некотором расстоянии от жены, издевательски фыркнул.
— Речь! Речь! — грянул Гэрри — уменьшая тем самым дробление.
Каткарты уставились в тарелки, затем торжественно возвели глаза вверх, на карниз.
— Мы — странная публика, — признал Норт и внезапно расхохотался.
Луиза кусала губы; Борелли коснулся ее плеча.
Джеральда все это словно не касалось; он глядел сквозь темное окно в никуда, пытаясь настроиться на позитив. В дальнем конце стола Норт наклонился к Саше, чтобы лучше слышать.
Неопределенность возрастала: австралийцы стояли в очереди перед гробницей Ленина. Самого Мавзолея, возведенного выше по склону, они пока что не видели. Перед ними монолитной волной вздымалась мощеная Красная площадь — и, потемнев на жаре, словно бы откатывалась назад. Очередь длиной в несколько верст продвигалась вперед медленно, словно волоком: неизбежные издержки туризма.
Австралийцы оказались зажаты между говорливой делегацией переплетчиков из Киева и кланом имбирно-румяных шотландских плясунов — в килтах, с красными коленками, все как полагается (якобы большие поклонники балета). С Джеральдом у края, группа отбрасывала совершенно японские тени — источник праздного интереса. Все, кроме Анны, преисполнились некоторой задумчивости. Разговаривали мало. Все уже стояли на открытом пространстве, в пределах видимости Мавзолея. Нарастало ощущение утраты; казалось, время и пространство утекают промеж пальцев. Если не считать бесконечной очереди, Красная площадь была пуста. И представьте себе: откуда-то доносились необъяснимые призывные ноты тех самых, раздолбанных труб — словно напоминание. Что за бессмыслица! Задержать мгновение непросто; и однако ж и время, и окрестные массивные объекты медленно перетекали из одной точки в другую. Просачиваясь сквозь тела.
Время от времени — словно кто-то за ниточку дернул — дебелая или кривоногая статичная фигура, обычно преклонных лет, вываливалась из очереди налево или направо — в падении по четкой дуге; ее сей же миг обступят и обсядут ближайшие родственники или друзья — и несут пострадавшего в тень. Миссис Каткарт поинтересовалась вслух, не недоедают ли они, часом, бедолаги.
На возвышении, зажатые древними потемневшими стенами, в каждом конце Красной площади, выпячивалось по православной церкви. Площадь была так обширна, что оставалась неизменно пустынной: ну как, скажите на милость, ее возможно заполнить? В церковной оконечности она сочилась воздухом — и людьми; а еще там земля резко шла под уклон от приблизительного центра. Сюда-то и втиснули приземистый Мавзолей — на протяженной стороне, напротив Кремлевской стены. Теперь до входа оставалось менее пятидесяти шагов. Вайолет расстегнула несколько пуговиц — и стояла с закрытыми глазами, наслаждаясь солнцем.