Ноука от Горького Лука
Шрифт:
И вот тогда уже совершенно без разницы, с какой стороны греть ложку зажигалкой, потому что ложка будет с дыркой, и не сгодится ни для героина, ни для абсента.
***
Матроскин деликатно долакал абсент из блюдечка, вылизал его, поставил в раковину и выключил лапой древний постсовковый фичеринг «Все это рок-н-ролл» на проигрывателе. Затем взял черный маркер и подошел к стене, на которой висел график-сетка. По горизонтали графика шли календарные даты, вертикаль состояла из трех граф: «Секс», «Наркотики», «Рок-н-Ролл».
Кот с отвращением посмотрел на проигрыватель, и после короткого раздумья поставил в ячейке
Из-за стены, из комнаты Дяди Федора доносились дикие зойки и стоны Тети Светланы — одноклассницы Дяди Федора, пришедшей вместе с Дядей делать домашнее задание на завтра. Матроскин завистливо вздохнул, покопался в стойке с дисками, уцепил DVD с бывшей украинской, а ныне хуй пойми чьей порнозвездой Настей Гришай из Феодосии, более известной как Wiska. Кота почему-то возбуждало это имя.
Кот поменял диск с православным националистическим посткомсомольцем Костей Кинчевым, бодро когда-то завывавшем про Сида Вишеза в душе и Иосифа Кобзона на деле, воткнул вместо него развратную, но честную Виску, взял пульт и устроился с плюшевым медведем в обнимку на диване
Что ж, какой рок-н-ролл и наркотики — такой и секс.
Возвратился я не весь, або Пляска вприсягу
— Здравствуй, мама, — мрачно отпетросянил Ваня на слова Харитонова, музыку Тухманова, — Возвратился я не весь. Босиком бы пробежаться. И поесть.
Матушка-Россия, в ситцевом домашнем халате с березовыми мотивами, смотрела на блудное чадо сверху вниз, утвердившись в проеме бронированной входной двери — уперев пухлый локоть в один косяк, а ногу в пушистом домашнем тапке в другой.
— Здравствуй свет мой Ванюшенька, — нараспев ответила Матушка. — И как же ты босиком пробежишься-то, если тебе босики по коленки оторвало? Только на коленках можешь пробежаться. Мы все тут с коленок, понимаешь, встаем, а эдак — как встанешь?
— Мам, не подъебывай, — угрюмо ответил Ваня. — Сам знаю. Бег босиком отменяем. Поесть дай. И можно не говорить со мной на этом… церковно-славянском. Корреспондентов рядом нет.
Матушка Россия обвела взглядом площадку этажа, выступила из квартиры и сдернула с ручки соседской двери напротив бесплатную рекламу-навеску в стиле гостиничного «not disturb».
— Держи, Ваня. ООО «Чибакуни», суши-пицца с доставкой на дом. Входящие звонки бесплатно, так что изволь, звони, заказывай да кушай. Телефон на улице есть, монеток по городу не надо.
— Так пицца же не бесплатно. Где я деньги возьму? — растерянно спросил Ваня — И на какой дом доставлять? У меня кредиторы дверь опечатали, пока я на войне был, я потому, собственно, и… Мне бы перекантоваться пару дней, а потом пособие начну получать, или работу найду. Через комитет ветеранов. Я же не в пьяной драке пострадал, я с фашизмом сражался!
Мать-Россия вздохнула и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Села на ступеньку лестничного пролета, достала мятую пачку китайских «Биг Харвест», выковыряла оттуда сигарету и закурила.
— Вань, — серьезно сказала Россия. — Послушай, что я тебе скажу. Я, конечно, вечно молодая, но уже давно не девочка. Работать руками я по состоянию здоровья не могу, поэтому живу на ренту с нефти. Которая сейчас, сам знаешь, из черного золота уверенно превращается в черное говно.
Россия, подвигав челюстью, отмерила несколько колечек табачного дыма.
— Я тебя, долбоеба, растила тридцать лет. Ты, может, не знаешь, тебе кроме девок и футбола все было до одного места. Но затраты на одного человека от роддома до выпускного составляют примерно пятьдесят-семьдесят тысяч долларов. Это без подарков ко дню рождения, Ваня. Только на самое необходимое.
— Ого! — удивленно сказал Ваня. — А где можно получить? Чета я этих денег ни разу не видел.
— Ты их уже получил. Это бесплатная медицина, образование, бесплатный проезд, отдых, льготы твоим родителям. Как думаешь, почему врачи и учителя в структуре общества меньше всех зарабатывают? Потому что их доля в социальном авансе таким пиздюкам как ты самая большая. За это они потом получают обратку пенсией. Я согласна, и врачи были не айболиты, и учителя не монтессори. Так они же и не эйнштейнов растили. Но это уже издержки производства, деньги-то я выплатила целиком и полностью.
— Принято считать, — продолжала Россия, — что человек, занимаясь производительной деятельностью — а не охраной автостоянки, как ты — к тридцати годам рассчитывается по социальному кредиту с обществом. И еще двадцать-тридцать лет работает на кредитование следующих поколений. Конечно, точного счета на каждого термита нет, но исчисляетесь-то вы миллионами и миллиардами, и каким-то таким образом баланс поколений сводится с профицитом, за счет которого происходит прогресс. И вот мы все, вложив в тебя копейку, пусть и не самую большую, ждали возврата социального аванса. Что ты будешь нас кормить, а не просить пожрать. А ты, значит…
— А я с фашизмом воевал! — взвизгнул Ваня, опасно подкатываясь на тележке к верхней ступеньке. — Как мой дед! Его снарядом нахуй убило на Волге, он что, тоже недоплатил обществу? Он жизнью за все кредиты рассчитался! Да если бы не он!.. Если бы не я!.. Я же тебя защищал!
Россия тяжко вздохнула, потушила сигарету о перила и метко отправила окурок вниз по просвету между пролетами.
— Вань. С каким нахуй фашизмом? Тебе что, на Волге ноги оторвало? Кстати, где ты босики-то свои оставил?
— Под Марьинкой, русским городом, — сквозь зубы сказал Ваня. — На дружественное минное поле случайно вышли. Прижатые дружественным огнем систем дружественного залпового огня.
— Ну и где там Волга? Конечно, человеку, который не понимает слов «алименты» и «налоги», трудно объяснить что такое «присяга», но я попробую. Каждый раз, когда я отправляю своих детей умирать, я их принуждаю — потому что умирать сам по себе никто не стремится. Неважно, сам ты в военкомат прибежал, или тебя из-под кровати баграми вытаскивали, акт принятия присяги говорит о том, что ты попадаешь в мою волю, независимо от собственной. Ты временно лишаешься моей, соборной волей, части своих гражданских свобод и прав — это же русскими буквами на белой бумаге написано! — и ты оглашаешь это вслух, с оружием в руках, при свидетелях. Каких прав ты лишился, когда по своей воле хохлов пострелять поехал?